Снег Энцелада - Эдуард Николаевич Веркин
— Правда?
— Да. Такой вот феномен. Нам надо договориться, как себя вести.
— Надо…
— Давай так — бросим по горсти земли, я, может, скажу пару слов, подождем, пока зароют — и свалим. Ничего сложного.
— Понятно. Может, стихи прочитать?
Я пригляделся к Роману. Если он успел накатить в «Диане»…
— Усопший, насколько я помню, ценил поэзию, — сказал Роман. — Пару строк было бы в тему.
— Согласен.
Двинулись дальше. Могилы стали богаче. Железные и деревянные кресты окончательно исчезли, гранита стало меньше, преобладали черные мраморные надгробия с портретами, выжженными лазером, благочестивые мертвецы смотрели на нас мягко, но требовательно. На некоторых надгробиях размещались не только лица, но и предметы приложения профессиональных усилий, так что по учебнику легко было угадать учительницу, по фуре — дальнобойщика, по скрещенным игле и булавке — швею, а по шестеренке с подшипником — механика. Иногда вместо предмета изображалась печальная ветка березы, что свидетельствовало о том, что усопший был почвенником и, скорее всего, любил Есенина. Ветка рябины указывала на то, что покойник слыл жизнелюбом и больше ценил Высоцкого. Иногда на полированном эрзац-мраморе белела роза и капали слезы, что говорило о том, что сия дочь покинула наш мир задолго до отмеренного срока и близкие безутешны. По некоторым рисункам я не смог определить, что хотели сказать родственники и к какой касте принадлежал незабвенный. На белом памятнике красовались грибы — лисички, боровик и груздь, и было неясно, человек увлекался тихой охотой либо владел грибоварней. На другом памятнике изображался навесной замок и не уточнялось — этот замок свидетельствовал о том, что усопший провел жизнь в местах лишения свободы или работал слесарем. Третье надгробие украшали вырезанные очки и гармонь, и я склонялся, что здесь покоится пенсионер, Роман же полагал, что здесь лежит исполнитель народных песен. Каждая вторая могила не довольствовалась стандартным местом, а захватывала еще два-три размера, которые в отсутствие обитателей были заставлены столиками и скамейками.
Через пару минут доехали до окончания кладбища, по показаниям одометра в длину оно получалось больше километра.
— Около двух тысяч, — посчитал Роман. — Скоро весь город сюда переселится.
— Радон, — сказал я.
Просека продолжалась дальше, поперек дороги стоял похоронный автобус. Задняя дверца была откинута, из нее, как язык, выставился красный гроб. Двое мужиков быстро копали могилу, погрузились почти до пояса.
— Успели, — сказал я. — Пойдем.
Мы вышли из «восьмерки» и направились к копщикам.
Кладбищенская просека разогрелась на солнце, мох потрескивал, от куч погребального мусора пахло резиной и пластиком, бензином пахло от автобуса. Автобус обычный, с нарисованной по борту черной полосой и черными занавесками, бюджетный катафалк, Федор обещал областных мастеров, но явно пожадничал, Федор как всегда.
Мужики отточенными движениями, по которым легко опознавались профессионалы, резали лопатами плотный песок, мы с Романом некоторое время за ними наблюдали. Из автобуса доносился негромкий «Траурный марш»; копщики то ли нарочно, то ли не замечая работали в ритм. Роман стал насвистывать, я ткнул его в бок.
— Чего-то меня таращит сегодня, — объяснил Роман. — Дежавю третьего уровня. Смотри, земля какая легкая — пластают и пластают…
Хорошо пластали.
— Могу поспорить, еще минут пять — и все, — сказал Роман. — Звери…
Но они управились за три.
Углубив могилу по плечи, копщики оставили лопаты и вернулись к автобусу. Из него вышли еще двое, вместе они подхватили гроб, перенесли его к яме и установили на выкопанную землю. Гроб среднего качества, хотя Федор обещал все по высшему разряду. Не выдающийся такой гроб, обитый дешевой кисеей и дешевой же красной тканью.
Бригадир заглянул в автобус и сказал неразборчивое.
— Ненавижу все это… — Роман отвернулся от могилы. — Лучше кремация.
— Крематориев не хватает.
Могила, тошнотворная, как любая могила. Песчаная яма с гибкими сосновыми корнями, обрубленные, они напоминали пальцы; все, кто видит торчащие корни, замечают, что они похожи на нетерпеливые пальцы, каждый раз ты думаешь про эти пальцы, не хочешь, а думаешь, думаешь… И воняет. Раскопанная земля порой пахнет приятно, однако могила воняет всегда, червями и будущим трупом.
— А почему звери спят на могилах? — спросил Роман.
— Потому что они чувствуют…
Я договорить не успел, к нам неожиданно подошла женщина в черном платье с заплаканными красными глазами. Женщина ничего не сказала, а я сочувственно ей кивнул. Женщина всхлипнула, подержала меня за плечо, а потом повязала нам с Романом траурные повязки.
— Кто это? — шепотом спросил Роман.
— Главная сострадальщица.
Видимо, Федор заказал family set. Достойное агентство, если у усопшего нет родственников, ему предоставляется дежурная семья из нескольких плакальщиц и парочки сослуживцев.
— Популярная, кстати, услуга, — пояснил я. — Если покойник был полной свиньей и никто из родственников и слезинки выжать не может, они вскладчину нанимают вот такую женщину. И она как бы от их имени плачет, заламывает руки и рвет на себе волосы.
— Неплохо, — согласился Роман.
— Все предусмотрено в наши жестокие дни. Смотри!
Из автобуса показались две женщины и длинный мужик. Они не стали подходить к нам, стояли поодаль, переговаривались.
— У Хазина точно родственников не осталось? — спросил Роман.
— Нет вроде…
Из автобуса появились другие люди, около десяти человек. Женщины и мужчины, не все в черном, но все в траурном настроении и с надлежащими повязками. Сострадальцы. Они молчали, переминались, болезненно посматривали на гроб и на нас с Романом.
Федор не соврал, постарался: похороны походили на настоящие — двое мужчин держали большой пластмассовый венок, увитый алыми лентами, а у женщин в руках я отметил корзинки с бумажными цветами, а одна женщина с острыми плечами, как мне показалось, сдерживала рыдания.
— Подготовка что надо, — шепнул Роман. — А разве они не плакальщицы называются?
— Устаревшее понятие. Плакальщицы плачут машинально, сострадальщики переживают по-настоящему — это обязательное требование. Тут все по Станиславскому, никакого лука, кровь души.
Могильщики сняли с гроба крышку, и мы увидели Хазина.
— Паршиво лежит, — прошептал Роман. — Еще сильнее ссохся. И рожа недовольная.
Редко встретишь довольного покойника, обычно у них скептический вид.
— Обычное дело, — заметил я. — Многие покойники ссыхаются. То есть все ссыхаются, но некоторые делаются как мумии…
Хазина до подбородка накрывало погребальное покрывало, на лбу белела широкая бумажная полоса с иконами.
Сострадальщики приблизились. На нас они посматривали с некоторым непониманием и вроде как с неодобрением, видимо, осуждая наш неподобающий легкомысленный вид и непрофессионализм в ответственную минуту. Все стояли вокруг гроба молча, стараясь
