Федор Сологуб - Том 1. Тяжёлые сны

И долго говорил так Ваня, – и Коля все более очаровывался печальным звуком Ванина голоса и скорбною прелестью его наговоров.

Ваня замолчал, – чары его голоса, как легкий дым из потухшего кадила, казалось, расточились в смолистых лесных ароматах. Он смотрел куда-то далеко, усталый и безмолвный, и Коле захотелось вдруг возразить ему так, чтобы это было последнее и сильное слово. Вечно-радостное и успокоительное чувство осенило его. Он поднял на Ваню повеселелые глаза, и сказал нежно-звенящим голосом:

– А Бог?

Ваня повернулся к нему, усмехнулся, – и Коле опять стало страшно. Прозрачные Ванины глаза зажглись недетскою злобою. Он сказал тихо и угрюмо:

– А Бога нет. А и есть, – нужен ты ему очень. Упадешь нечаянно в воду, – Бог и не подумает спасти.

Коля, бледный, слушал его в ужасе.

Деревенские ребятишки вздумали подразнить Ваню. Они кричали друг другу:

– Ребята, вон трехбровый идет, – его драли сегодня.

– Сняли штанцы, дали дранцы.

На Ваню посыпались грубые и обидные слова. Ваня остановился. Он смотрел молча на ребятишек ясными, словно змеиными глазами, неподвижными, круглыми. Дети примолкли и боязливо таращили на него глупые, непонимающие глаза. Откуда-то из-за угла стремительно выбежала баба. Она схватила ребят, как-то всех сразу, в охапку и, сердито бормоча что-то, потащила прочь.

– Еще сглазит, проклятый, – ворчала она.

– Что ты, тетка? – спросила соседка.

– Глаз у него нехороший, – шепотом объяснила баба.

Ваня слышал. Он усмехнулся невесело и пошел дальше.

Был уже вечер, и отец спал после обеда, когда Ваня вернулся домой. Он принес матери корзинку с земляникою.

– Я тебе задам дерку, – свирепо говорила мать, – верно, утренней мало.

– Ягодки не съел, все тебе сберег, – жалким голосом тянул Ваня.

– Где корзину взял? – спросила мать сердито, но уже менее свирепо.

– Нешто бить будешь? – плаксиво спросил Ваня. – Я-то старался.

– А как смел уйти! – крикнула мать.

– А коли меня в лес тянуло, – жалобно говорил Ваня.

– Ужо вот отцу скажу, – довольно уже спокойно сказала мать. – Садись, ешь, коли хочешь.

– А отец спит? – с понимающей усмешкою спросил Ваня.

Он уселся за стол и принялся есть с жадностью.

«Проголодался», – с жалостью подумала мать.

– Пообедал, завалился до чаю, – сказала она. – Пьяненький вернулся. Не плоше, как и ты вчера. В папеньку сыночек.

Она курила подбочась и глядела на сына с нежностью, смешною и как бы неуместною на ее грубом и красном лице. Ей стало жалко, что его сегодня прибили из-за того «дохлого».

«И так зеленый, – думала она. – Да он у нас – молодец, – утешила она себя, – на воздухе живо поправится».

– Подпоили? – спросил Ваня и подмигнул матери на соседнюю комнату, откуда слышалось тяжелое дыхание спящего.

– Не иначе как Стрекалов затянул, – отвечала мать. – Уж это такие подлые людишки.

Она говорила с сыном совсем запросто, на равных правах, не стесняясь.

Теперь каждый раз, как мальчики сходились, у них начинался разговор о смерти. Ваня хвалил и смерть, и загробную жизнь. Коля слушал и верил. И все забвеннее становилась для него природа, и все желаннее и милее смерть, утешительная, спокойная, смиряющая всякую земную печаль и тревогу. Она освобождает, и обещания ее навеки неизменны. Нет на земле подруги более верной и нежной, чем смерть. И если страшно людям имя смерти, то не знают они, что она-то и есть истинная и вечная, навеки неизменная жизнь. Иной образ бытия обещает она, – и не обманет. Уж она-то не обманет.

И мечтать о ней сладостно. И кто сказал, что мечтания о ней жестоки? Сладостно мечтать о ней, подруге верной, далекой, но всегда близкой.

И обо всем начал забывать Коля. От всех привязанностей отрешалось его сердце. И мама, прежде милая мама, – что она? И есть ли она? И не все ли на этой земле равно неверно и призрачно? Ничего нет здесь истинного, только мгновенные тени населяют этот изменчивый и быстро исчезающий в безбрежном забвении мир.

Очарование Ваниных взоров, одно глубоко внедрившееся в Колину душу, каждый день влекло его в лес, в овраг, где журчит ручей о том же, о чем говорят ему Ванины прозрачно-светлые глаза, наводящие забвение.

И глубже, и глубже забвение, и сладостнее оно.

И когда Ваня долго смотрел на Колю глазами ясными и неподвижными, – под этим беспощадным взглядом так обо всем забывал Коля, как забывают обо всем в объятиях самого утешительного из ангелов, – в объятиях ангела смерти.

А Колин ангел смерти гримасничал и таил злые мысли. Порочны и жестоки были его мечты и прежде, но теперь они приобрели особую остроту. Он мечтал о смерти, – о Колиной смерти, а потом и о своей. И в безумных мечтаниях, воображая жесточайшие предсмертные мучения, проводил он томительные ночи.

Соблазняя, соблазнил он и себя самого смертным соблазном, – своим ядом отравленный отравитель.

Вначале он хотел отравить Колю и уйти. Потом уже он не думал о том, что уйдет. Пленили его мечты о смерти.

И Колины мечты и сны стали столь же безумны.

Как будто бы одни и те же, переходили они от одного к другому.

Однажды днем встретились они у лесной опушки. Лицо у Вани было бледное, с отеками.

– Что ты бледный? – спросил Коля.

– Я нынче много мечтал, – рассказал Ваня.

Помолчали мальчики. Ваня огляделся кругом, – не видать ли кого, – и сказал:

– Я знаю глубокое место. Как упадешь, так сразу и утонешь.

– А где оно? – спросил Коля.

Ваня засмеялся и показал Коле язык.

– Нет, – сказал он, – я тебе не покажу раньше, а то ты один уйдешь. А я хочу вместе с тобою. Ваня обнял Колю и сказал злым и тихим голосом:

– Вместе с тобою, миленький.

Близко, близко от себя увидел Коля ясные, бессмысленные глаза, – и как всегда от этих глаз темное забвение окутало его. Все забылось, ни о чем не хотелось думать, – бездна в глазах…

Мальчики условились, – уйти сегодня ночью и умереть.

– Сегодня мама играет, – сказал Коля.

– Вот и хорошо, – ответил Ваня.

И слова о маме не пробудили в Коле никакого чувства.

Ваня усмехнулся и сказал Коле:

– Только ты как дойдешь, так крест дома оставь, не надо его.

Ваня ушел. Коля остался один. Он не думал о Ваниных словах. Не то чтобы забыл. Тоска от этих слов осталась, и в глубине души затаились ядовитые слова.

Они жили и возрастали сами, а Коля жил, как всегда, обычными впечатлениями: мама, поиграть, качели, к речке сбегать, на улице мальчики – всё прежнее.

Но только все прежнее было страх как незанимательно. Скучно. Только надо, чтобы мама не видела, что скучно.

И кисленькая улыбочка, прежняя, привычная, всегда была у Коли навстречу маме.

Настала ночь. И она была печальная, тихая, темная, длинная, как последняя ночь.

Мама сегодня играла в театре. Ее любимая роль досталась ей, и это было первое представление. Мама была так рада. Она ушла сразу после обеда и не вернется: после представления – танцы до четырех часов. Коля будет уже спать, когда мама вернется.

Служанка напоила Колю чаем, уложила его, замкнула двери и ушла гулять. Коля остался один. Не в первый раз. Он не боялся.

Но когда звук замкнутой двери, легкий металлический звук, достиг его уха, чувство холодного отчуждения охватило его.

Он полежал в постели, на спине, глядя в темный потолок темными глазами.

«А мама?» – отрывочно подумал он.

«А мамы нет», – не то сказал кто-то, не то припомнились чьи-то слова.

Коля усмехнулся, тихо слез с кровати и начал одеваться. Он взял было башмаки, но припомнил, что земля теперь влажная, прохладная, – она обласкает ноги мягкими прикосновениями.

Мать сыра земля!

Коля бросил башмаки под кровать и подошел к окну. Полная луна, светло-зеленая и некрасивая, стояла на небе. Казалось, что она прячется за вершинами деревьев и подсматривает. Ее свет был тихий, неживой и сквозь ветки проникал ворожащими и робкими лучами…

Ваня задворками прошел в сад Колиной дачи. В окнах везде было темно. Ваня тихонько стукнул в Колино окно. Оно открылось. Коля выглянул, – и он был бледный, и улыбался кисленькой улыбкой. Лунный свет падал прямо на Ванино лицо.

– Ты – зеленый, – сказал Коля.

– Уж какой есть, – отвечал Ваня.

Лицо его было спокойно и безвыразительно, словно неживое. Только жили глаза и блестели жидким, прозрачным блеском.

– Пойдем, что ли, – сказал он, – пора.

Коля, неловко цепляясь белыми маленькими руками за подоконник, вылез из окна. Ваня помог ему, – поддержал.

– Обулся бы, холодно, – сказал Ваня.

– А ты-то как же? – возразил Коля.

– Я-то ничего. Я не боюсь, – сказал Ваня и усмехнулся невесело.