Любовь в курятнике - Тамара Петровна Москалёва
– Милая, добрая тётя Шура. Как хорошо, что вы есть.
Заскрипела, набирая обороты, вдовья жизнь. Близняшек Зоя определила в детский сад. За Олежкой присматривала та же Ефремовна. А часы на стене из ленты Жизни отрезали уходящие деньки: один месяц сменялся другим. Зоя, порой, забывалась монотонной домашней работой, тогда явь и мысли путались в её голове. Она разговаривала с Вадимом, рассказывала дворовые новости:
– А у Нюры сынок родился. Такой бутузик! Тётигрунин племянник с Севера приехал. А Верунька с Талинкой…
Зоя наседкой хлопотала возле ребят, всегда накормленных, ухоженных. Она жила детьми и надеждой на будущее. В дни отдыха уводила их на свежий воздух в парк у пруда, где когда-то гуляли с Вадимом. А нередко малыши играли в своём палисаднике, а то с другими ребятишками ковырялись в дворовой песочнице.
Зоя окончила институт и уже работала заведующей магазином. Дети подрастали. И снова была весна. Ранняя, тёплая, но… уже без Вадима. Грустная рябина за окном рас кудрявилась, и опять сирень глядела в окно! – Жизнь продолжалась.
Рядом в подъезде
А рядом в подъезде, в угловой комнате на первом этаже, проживала ещё нестарая парочка. Он – Николай, долговязый и плоский, с квадратными острыми плечами и впалой грудью. Костюм мешком-балахоном сидел на его нескладной фигуре. Николай крупно вышагивал по улице, смешно загребая ногами в длинных, неизменно ржавых ботинках. Маленькие косые глазки зло смотрели на мир. Соседи так и называли его: «Колька-Косой». Портрет дополняли тонкие упрямые губы на тяжёлой челюсти да боксёрский нос, размазанный по скуластому лицу. Одним словом, не красавец. Зато жена его, Мария, смешливая и добрая, была хороша собой: полная, «породистая», с высокой грудью – «кровь с молоком»! Вот уж и вправду: «любовь зла». Одевалась Мария хорошо и со вкусом. Роскошные волосы укладывала в нарядную причёску. Фасонистым видом своим вызывала восхищённые взгляды не только мужчин, но и женщин. «Красивая ты, Маруся, прямо любо-дорого на тебя глядеть», – частенько говаривала ворожейка-Александровна, когда Мария тайком от мужа забегала прикинуть на судьбу-злодейку. Муж с женой провели бок о бок двенадцать лет. Жили они без детей, и дитёнком им была кудрявая собачонка, которую Мария везде и всюду таскала с собой. Сюсюкалась с ней, ласкала. Женщина очень любила Зоиных малышей. То конфет им занесёт, то фруктов. Случалось, увидит кого из ребят на улице и сторожко, чтобы Николай не заметил, ну их обнимать-целовать!
Все эти годы Николай да Марья проживали невесело – частенько он бивал её. И тогда из их окон рвался визгливый фальцет гневного хозяина:
– Ну чё ты ему опять глазки-то строишь, а? Кого из себя корчишь? Сама – страшней атомной войны, а всё… – ругался Николай. Он закашливался, но через минуту, перекрикивая дворовых доминошников, с новой силой начинал тираду: – До тебя хотя бы доходит, что ты – инвалид? Калека бесплодная! Кому ты нужна такая, а? От тебя же – не ребёнка, не котёнка! Только я один дурак и нашёлся – подобрал! Вот же дур-рак! Мучаюсь теперь! – кричал он на жену. – Да ты же мне всю жизнь отравила!
Скандалы всегда заканчивались одинаково: Косой остервенело звездил жену могучей пятернёй. Она, когда, увернувшись, а, когда и подгадывая под суровый мужнин кулак, выскакивала во двор, ведь там были соседи, которые в одну секунду могли скрутить драчуна. Разъярённый Николай, изрыгая гром и молнии, вылетал за ней. В скандальной кутерьме супруги выясняли отношения на глазах у всего двора да сбежавшихся на крики артельных работяг и пассажиров с автобусной остановки. Частенько за Марию заступался и дворник-Захар, крупный мужик с пудовыми кулаками. Косой, скрученный по рукам, красный и помятый, заходился в неистовых воплях. Он оскорблял жену, обрызгивая слюною державших его соседей. Мария не больно смела с ним спорить, а потому кротко сносила унижения. Она, как большой ребёнок, всхлипывала, подбирала трясущимися пальцами растрёпанные тяжёлые волосы, пытаясь собрать их в узел. Растирала жгучие ссадины на руках и теле. Немного успокоившись, подходила к бьющемуся в истерике мужу, сбивчиво заговаривала:
– Коль, ну Коленька… Ну будет… Ну хватит, не нервничай, тебе вредно… прошу тебя… – часто дыша, сдавленным голосом просила она. – Ну извини… Коль, слышь… прости меня, дуру. Ну… миленький мой… ну всё уже… всё. Прости меня, а?..
Мария осторожно поглаживала благоверного, лопоча извинения. Хозяину только этого и надо было. Он тут же затихал. Мужики отпускали его, зная, что воинствующий супруг при них не тронет жену. Осмелев совсем, Мария застёгивала на Кольке рубаху, кой-как попадая в петельки, и заправляла ему в штаны. Женщина поднималась на цыпочки, приминала торчащие после битвы вспотевшие Колькины волосёнки. Гладила впалые щёки, нежно целовала. Косой глаз Николая глядел куда-то в сторону, а здоровый, петушиный, впивался строго в виноватую супружницу. Дворник-Захар чертыхался: «Правда что у бабы волос длинный, ум – короткий!» И хоть соседи были верными зрителями этого «спектакля двух актёров», они никак не могли привыкнуть к такому нежному финалу. Публика, удивлённо похохатывая, расходилась по местам. Говорят, что жена даётся мужу в награду или в наказание. Кто же у них был наградой одному, а кто – наказанием другому? Бог знает… Одни Марию жалели, другие называли круглой дурой. Но, как заприметил народ: добро и худо всегда живут вместе.
Не мудрено, что Косой переругался со всеми соседями. Но пуще всего – с родителями маленьких детей. Почему? Неизвестно. Сказать, что по пьяни злился, так пьяным его, отродясь, никто не видел. А вот любил бы Николай собственных детей, если бы имел? Трудно предполагать. Однако, соседских ребятишек он люто ненавидел. Неистово гонял их от своих окон. Ребячий крик его раздражал. Особенно почему-то он терпеть не мог Зоиных. Однажды, увидев, как Мария угостила Олежку яблочком, долго ругался на весь двор и чуть, было, не отходил жену за этот проступок. Остаётся только перебирать догадки: «отчего» да «почему» и ещё раз подтвердить: «Чужая жизнь – потёмки».
Невзирая
