Встретимся в музее - Энн Янгсон
– Подержи, пожалуйста. А то еще соскользнет, не хочу его потерять.
Больше я ее не видел. Тело так и не нашли. Она оставила меня, как будто всю жизнь спала, а теперь наконец решила проснуться, чтобы встретить новый день.
Я с удивлением понимаю, что никогда прежде не рассказывал эту историю от начала до конца, как рассказал ее Вам. Мне всегда непросто говорить о том, что наиболее глубоко затрагивает мои чувства. Но вот я рассказал, и мне стало легче. Теперь все окончательно случилось. История подошла к концу.
Ваш друг,
Андерс Ларсен
Бери-Сент-Эдмундс
12 мая
Дорогой Андерс,
хочу вернуться к письму, которое Вы написали в марте, прежде чем отреагировать на Ваше последнее послание. Так мне будет проще найти нужные слова.
В мартовском письме Вы размышляли о различиях между нашими жизнями: моей, протекающей на лоне природы среди постоянных изменений внешней среды, и Вашей, сосредоточенной вокруг застывших во времени предметов. Тогда Вы спрашивали, что лучше и что бы выбрала я, если б знала, что у меня есть выбор. Я знаю, это такой же риторический вопрос, как и те, что я задавала Вам в первом своем письме (как добраться до Силькеборга и как установить генетическую связь с человеком из железного века). Но я все же спрошу, потому что именно этот вопрос хотела задать Вам (или профессору Глобу) в самом начале переписки. Согласитесь, поразительно, что после того, как Вы безропотно внимали моим рассказам про забой свиней и смерть моей лучшей подруги, Вам удалось раскрыть реальные мотивы, побудившие меня написать самое первое письмо?
Вы спрашиваете, случается ли мне просыпаться посреди ночи, испытывая ужас. Ужас я испытываю редко, но после смерти Беллы обнаружила, что ни днем, ни ночью не могу перестать думать о том, во что превратилась моя жизнь. В некоторые моменты я ощущала громадные масштабы упущенных возможностей. Белла умерла в хосписе. Если в Дании нет хосписов, их непременно нужно организовать. Благодаря им уход из жизни легче вынести и самим больным, и тем, кого они оставляют на земле. Теперь я точно знаю, что Вы поймете, какой это дар, какое неоценимое благо. Алисия, дочь Беллы, в последние дни была рядом с ней. И я тоже. Алисия – человек бурных эмоций: кричит, если злится (а злится она довольно часто), смеется, поет и танцует, когда счастлива. И горе она проживает громко и очень физиологично. Я, конечно, люблю ее, она дочь моей подруги, но иногда ее поведение просто изматывает. В тот день, когда Беллы не стало, Алисия достойно вела себя в хосписе, но стоило нам спуститься на парковку, как у нее словно резьбу сорвало. Она носилась вокруг припаркованных машин, пинала ногой стены, продолжая при этом рыдать и стонать так громко, что ее наверняка слышали даже у супермаркета «Сейнсберис» в четверти мили от нас. К тому же мы были как на ладони для всех, кто смотрел в окна хосписа. Я терпеть не могу быть на виду, поэтому решила сесть в машину и подождать, пока эмоции Алисии поутихнут.
Согласитесь, бывают такие моменты, когда одна глубоко запрятанная мысль вдруг выходит на первый план, и ты понимаешь, что какое-то время думал об этом, пусть и не отдавая себе отчет, и тогда время и место, в котором ты это осознал, становится вдруг чем-то вроде блока памяти. Единым целым, к которому можно обращаться за воспоминаниями. Сидя в машине на парковке хосписа и наблюдая за тем, как Алисия носится туда-сюда, словно напуганный собакой фазан, я начала думать о том, что в конечном итоге вылилось в мое первое письмо Вам. Почему я живу именно такой жизнью, почему так мало сделала, практически ничего не достигла. Если моя жизнь так незначительна для меня, почему бы мне не попробовать стать значительной в глазах незаинтересованного наблюдателя? Какую жизнь я выбрала бы себе, если бы подошла к вопросу выбора рационально? Если бы не пошла на дискотеку для юных фермеров и не встретила Эдварда; если бы не была такой любопытной, не так сильно увлекалась животными, если бы более разумно относилась к своей половой жизни? Сомневаюсь, конечно, что мой выбор стал бы рациональнее, осознай я до конца, что мне предстоит его сделать. Очевидное различие между моей и Вашей жизнью в том, что Вы в основном проводите время в помещении, я же по большей части – на улице. Задумывались ли Вы об этом, когда были молоды? Нет, ровно как и я. Не знаю, что из этого я предпочла бы, если бы в юности поставила себя перед таким выбором. Если бы признала, что альтернативы существуют и что я имею право выбора. Я отдаю себе отчет в том, что, даже если бы моя жизнь повернулась иначе, это было бы исключительно результатом какого-нибудь неотвратимого сиюминутного импульса, такого же мощного и случайного, как тот, из-за которого я, едва достигнув двадцатилетнего возраста, стала женой Эдварда и мамой Тэма. Кто может точно сказать, что та, другая жизнь, какой бы она ни оказалась, не оставила бы у меня в душе такого же осадка, какой я ощущаю, сидя в машине на парковке хосписа? Чувства, что я всю свою жизнь провела в неправильном месте, там, где ничего не происходило?
Алисия остановилась и села на асфальт возле чужого «БМВ». Она рыдала, как ребенок. Я вышла из машины, сгребла ее в охапку и отвезла в квартиру, где жила Белла. Алисия пошла прямо в спальню, легла на кровать, уткнувшись лицом в подушку, и заплакала, тихо, но безутешно. Квартира была в полном беспорядке, и я принялась прибирать ее, как будто здесь только что закончилась вечеринка, а не целая человеческая жизнь. Я прошлась по гостиной и кухне, собрала грязную посуду и помыла ее. Сняла и сложила одежду, которая висела на сушилке и давно уже высохла. Что-то принадлежало Алисии, а не Белле, но я просто складывала белье в одну стопку в том порядке, в котором снимала его с сушилки, не разделяя вещи живой и мертвой женщин, так, словно их жизни навсегда переплетены. Потом я собрала книги с дивана, с пола и кухонного стола и поставила их обратно в шкаф. Некоторые были на итальянском, родном языке Алисии, но большинство из них читала Белла. Я знала об этом, потому что в последние дни ее жизни мы обсуждали книги, которые я теперь возвращала
