Калифорния - Игорь Анатольевич Шнуренко
На футбольное поле опустилась беззвездная ночь. Приди, мой враг, я сражусь с тобой, я выйду один против одиннадцати, я умру возле штанги, если ты пожелаешь сделать удар. Я умру за свою команду, которой не было никогда.
Скоро достроят последний этаж, и тогда погаснет вечный враг наш, красный огонек.
Это произойдет невдалеке от нас, и слава богу, ибо мы слишком сильны поодиночке, чтобы с нами совладать.
Мы будем рады этому, некоторым покажется, что их выпустили из тюрьмы, и седые узники воспаленными глазами будут щуриться на миллионсвечовое солнце.
Мы будем вспоминать, как мы были сильны, — ведь нас смогла победить только скука.
Попрощайся же, Инга, с тем, кто развлекал тебя эти несколько часов, кто дает тебе сейчас этот вкусный сухарик с корицей.
Посмотри мне в глаза и выскажи несколько благих пожеланий — я передам их точно по адресу — дяде Чири-Чале.
Прости за то, что, стоя в автобусе 142 маршрута, дядя Чири-Чала нашел в кармане фантик от конфеты «Цитрон», оставшийся после встречи с черноглазой девушкой, откусил от него кусочек и стал жевать.
Выпив пива после завершения строительства кирпичного дома, рабочие вошли в автобус дружной, веселой гурьбой.
Лениво едет автобус по грязному проспекту, и плачет стиснутый между колен ребенок, как плачет чайка на пустынном побережье.
Контурные линии ведут в будущее: все продолжается.
Мне не хочется расставаться с вами, мои герои, мои рисунки, мои зеркала.
Но я не ухожу весь — я оставляю вам дядю Чири-Чалу.
Будьте уверены — приехав домой, он поставит на подоконник астролябию и снова возьмется за свое шарлатанство.
Он бесстыдный аферист, грязный вымогатель, последний преступник, человек без шанса.
Пожелаем же ему счастливого пути.
Метаморфозы Круца
(рассказы Андрея Ц.)
Вопреки тому, что выбор его с каждым
днем становился всё меньше, его ангел
требовал всё новых и новых жертв на
пути к многообразию и пресыщению, и чем
большее пространство стремился он
заполнить, тем разреженнее становился газ.
Оствальд Младший «О природе пустоты»
Труднее всего было перевоплотиться в плакат «Пьянству — бой». Легко Круц прилипал к стене, научился раскатывать свое тело тончайшим ровным слоем, однако изображение алкоголика не получалось достаточно резким. Вообще, выбор фокуса всегда был для Круца ахиллесовой пятой.
Гораздо легче было обернуться бутылкой молока или, скажем, макетом выставочного зала «Информатика в США». Круцу нравились простые формы.
Любил Круц быть зеркальцем, тогда его функции, как он их себе представлял, были просты — он был абсолютно гладким, идеальным, одинаковым во всех направлениях. Изотропным, как говорят ученые. И всё, что на свету приходило к нему — флюиды человека, ковыряющего в носу, или память о давно потухшей звезде — со спокойной совестью отдавал он обратно.
Как-то раз пришлось Круцу стать машиностроительным заводом. Он пыхтел трубами литейного цеха, грохотал прессами в механическом, раскатывался ругательствами мастеров, растекался лужами масла. Но он не мог уследить за всеми и то и дело переводил тонны металла в стружку. Рабочие, предоставленные самим себе, пили и кололись прямо у станков.
Очень утомительным было перевоплощение в настенные часы — постоянно забывал Круц двигать стрелками, то спешил, то отставал, все время находился в чудовищном напряжении. Кто-то часто ковырялся у него во внутренностях, вынимал кишки и рассматривал их на свет. Круц засыпал по ночам, когда не чувствовал на своей коже чьих-то взглядов, и просыпался от резких ударов, толчков, сотрясений. Потом его разобрали на части, и стало множество маленьких Круцев, которые долго не могли соединиться в одной плавильной печи. Пережив все это, Круц чувствовал отвращение к какой бы то ни было механике.
Приходилось Круцу бывать и живым существом. Так, в ту пятницу был он стаей ворон. Собственно, он хотел стать просто вороной, но была в нем, видимо, какая-то мания величия, или шизофрения дала знать после случая с часами. Он каркал сотней горл, каркал старательно, подпуская хрипотцы, неожиданно выхватывал сыр у благодушных лисиц, тревожно кружил над заброшенными сельскими кладбищами, особенно завидя путешествующих членов Союза Писателей. Круц боялся высоты, но вынужден был летать. Посмотрит, бывало, вниз — мама миа! — но ворона есть ворона, нужно продолжать махать крыльями, поводить очами, гортанно кричать, пророчествуя беду.
«Будешь интенсификацией?» — спросили как-то Круца. «Ну что я ни то ни сё, ни рыба ни мясо», — посетовал на собственную уступчивость Круц и согласился. Опыт, впрочем, имелся: был он и пятилеткой, и семилеткой, и Продовольственной программой.
Круц бился, как карась на сковородке, преодолевал вопреки законам физики собственную инертность, разворачивался в марше, перестраивался на ходу, вел ожесточенную борьбу с самим собой и даже побеждал в этой борьбе, проникал всюду, подобно СПИДу, распространяя опыт себя самого. Круц старался, и его старание было замечено, оценено.
После этого карма делала Круца батареей центрального отопления, кувейтским танкером, протоколом заседания организации «Память», Знаком качества, американским долларом и даже картой посевов конопли на территории Кировского района города Москвы. Круц перевоплощался со знанием предмета, аккуратно и в срок.
И вот превратился Круц в пруд. Он стал замечательным прудом, заросшим ряской, с отражениями деревьев в воде, с нехитрыми насекомыми и насекомоядными, множеством комаров и грязными жабами. «Куа, — выдавливал из себя Круц, — Куа». Шло время, и Круц стал беспокоиться. Он зарастал, а толчков извне, толчков, побуждающих к новым превращениям, не было. Однако никто и не говорил ему: «Хватит, Круц, спасибо за службу, становись-ка ты знаменем спортивного общества „Спартак“». И Круц продолжал быть прудом.
Однажды сонным августовским днем ветерок надул в уши Круцу: «Будь Круцем, будь Круц».
«Круц, круц. Круц, круц», — пробулькал в ответ Круц.
Малое жизнеописание Круца
Вот старая, давно забытая легенда о Круце.
Его отец был Круц, мать Вера, он родился в звездную ночь, когда распаренное от
