Лети, светлячок [litres] - Кристин Ханна
Джонни не удивился, что ему не спится и сегодня, в последнюю ночь их отпуска – если это вообще подходящее название для их поездки, – и почти знал, что не уснет. Он покосился на часы: пятнадцать минут третьего.
Джонни отбросил одеяло, встал с кровати и вышел на веранду. В небе висела луна, полная и невыносимо яркая. Ветер покачивал темные пальмы, а в воздухе стоял душный аромат плюмерий. По берегу словно рассыпались потускневшие серебряные завитки.
Он долго стоял, вдыхая сладкий воздух, прислушиваясь к шуму волн и успокаиваясь – настолько, что к нему, кажется, вернулся сон.
Джонни решил пройтись по темному дому. За последнюю неделю он взял в привычку проверять, как спят дети. Он осторожно заглянул к близнецам. Те мирно сопели в кроватях. Лукас обнимал любимую игрушку – плюшевого кита, а вот его брат не питал слабости к подобным малышовым штучкам.
Джонни прикрыл дверь и направился к комнате Мары.
Там его ждало открытие настолько неожиданное, что он не сразу осознал увиденное.
Мары в спальне не оказалось.
– Что за…
Он включил свет и пристально оглядел комнату. Мара испарилась. Как и ее золотистые шлепанцы. И сумочка. Других вещей Джонни вспомнить не мог, но чтобы исключить похищение, достаточно и этого. Ну и еще распахнутого окна – перед сном Мара его заперла, а открывается оно разве что изнутри.
Она сбежала.
– Вот зараза!
Джонни вернулся на кухню и, порывшись в ящиках, отыскал фонарь. И отправился на поиски дочери.
По серебряной полосе прибоя бродили, взявшись за руки, редкие парочки. Кое-где, лежа на полотенцах, обнимались влюбленные. Всем встречавшимся по пути Джонни бесцеремонно светил в лицо фонариком.
У старого бетонного пирса, выступавшего из воды, он остановился и прислушался. Смех и запах табака. Далеко впереди мерцал костер.
Джонни почувствовал душноватый запах марихуаны.
Он обошел по траве пирс и двинулся к высоким деревьям. Этот район местные называли Черный пляж.
Костер горел на полоске суши, отделяющей бухту Ханалеи от реки Ханалеи. Музыка доносилась даже сюда – Джонни почти не сомневался, что колонки дешевые и пластмассовые. Вокруг стояли машины с включенными фарами.
Возле костра танцевали парни и девушки. Другие топтались возле пенопластовых коробок.
Мара танцевала с длинноволосым парнем в пляжных шортах. Во вскинутой руке зажата пивная бутылка, бедра покачиваются в такт музыке. На Маре была джинсовая юбочка, совсем короткая, размером с салфетку, и майка на бретельках, которую Мара обрезала снизу, чтобы все видели ее плоский живот.
На фоне всеобщего веселья Джонни никто не заметил. Когда он схватил Мару за руку, дочь сперва рассмеялась, а потом, узнав его, ахнула.
– Э, дед, ты чё? – Ее партнер нахмурился, пытаясь сфокусировать взгляд.
– Ей шестнадцать, – сказал Джонни. Да ему медаль надо дать за то, что он этого сопляка вообще не вырубил.
– Серьезно? – Парень отшатнулся и вскинул руки. – Слушай, чувак…
– Это как понимать – как вопрос, как утверждение или как извинения?
Парень растерянно заморгал.
– Э-э, чё?
Джонни потащил Мару прочь. Сперва она возмущалась, но после того, как содержимое желудка выплеснулось ей прямо на шлепанцы, притихла. По пути к пляжу Мару дважды стошнило, Джонни придерживал дочери волосы.
Возле дома он усадил ее в шезлонг.
– Как же мне хреново… – простонала Мара.
Джонни уселся рядом.
– Ты хоть соображаешь, чем чревато такое поведение для девушки твоего возраста? Ведь ты и правда могла в беду попасть.
– Тогда наори на меня, валяй. Мне плевать. – Она повернулась к Джонни, и в глазах дочери он увидел такую грусть, такие горе и обиду, что у него сердце защемило.
Смерть матери всегда будет подтачивать ей жизнь. И сам Джонни угодил в ловушку. Маре нужна уверенность, это он понимал. Ей нужно, чтобы он убедил ее, что она и без мамы будет счастлива. Вот только это неправда. В мире не осталось тех, кто знал бы Мару так же хорошо, как Кейти, и они оба это понимали. Сам же он – лишь жалкая замена.
– Ладно, – Мара поднялась, – забей, пап. Больше не повторится.
– Мара. Я стараюсь. Дай…
Не обращая на него внимания, она скрылась в доме.
Джонни вернулся к себе в комнату, но успокоиться не мог. Он слушал щелканье и гул вентилятора и пытался представить, как с завтрашнего дня пойдет у них жизнь.
Представить не получалось.
Джонни не понимал, как вернется домой, как будет готовить еду на кухне Кейт, как станет спать на одной стороне кровати и каждое утро ждать, что Кейт его поцелует.
Нет.
Надо начать все заново. Вот единственный выход. Неделя на море никого не спасет.
В семь утра по местному времени Джонни взял телефон и набрал номер.
– Привет, Билл, – поздоровался он, когда на другом конце ответили, – ты еще ищешь исполнительного продюсера для «Доброе утро, Лос-Анджелес»?
3 сентября 2010, 06:21
– Мистер Райан?
Джонни вернулся в настоящее, открыл глаза, и его ослепил яркий свет. В нос ударил сильный запах дезинфекции. Он в больничной приемной, сидит на жестком пластмассовом стуле.
Перед ним мужчина в голубом халате и синей медицинской шапочке.
– Я доктор Реджи Беван. Нейрохирург. Вы родственник Таллулы Харт?
– Да, – ответил, хоть и не сразу, Джонни, – как она?
– Состояние критическое. Для операции мы ее стабилизировали, но…
Раздался звонок и следом голос из динамика: «Срочная реанимация, травматология».
Джонни вскочил:
– Это она?
– Да, – врач кивнул, – подождите, я скоро вернусь.
Не дожидаясь ответа, доктор Беван развернулся и зашагал к лифту.
Глава пятая
– Где я?
Темнота.
Глаза не открываются, а может, и открываются, просто смотреть не на что? Или я потеряла зрение. Ослепла.
РАЗРЯД
Удар в грудь, и я больше не могу контролировать собственное тело. Оно выгибается и снова обмякает.
НЕТРЕАКЦИИДОКТОРБЕВАН
Меня пронзает боль – я и не думала, что она бывает такая сильная. Перед этой болью не устоять. А потом… Ничего.
Я лежу неподвижно, убаюканная плотной и молчаливой темнотой.
Теперь глаза открыть несложно. Вокруг по-прежнему мрак, но он другой – жидкий и похож на воду в морских глубинах. Я пытаюсь двигаться, но он мешает. Я сопротивляюсь и вот наконец вижу.
Темнота отступает не сразу – сперва превращается в серую пелену, и лишь потом в ней брезжит свет, рассеянный и робкий, словно восход солнца где-то вдалеке. А затем все становится ярче.
Я в какой-то комнате, но при этом высоко и смотрю вниз.
Там, подо мной,
