Кинокефал - Ольга Сураоса
Дилижанс тяжело подпрыгивал на рессорах, колеса мерно хлюпали в слякоти. Здесь, в низине, снега было немного, в отличие от перевала, который мы еле перевалили. Теперь лошади набрали хороший скоростной темп, и надежда на прибытие в Постант к обеду стала очень даже реальной. После тщетных попыток вздремнуть, я попытался понаблюдать окрестные виды, но окно было настолько грязным и запотевшим, что все за ним превращалось в убогую картину. Отвернувшись от окна, поискал глазами среди ящиков хоть какую-то тряпицу, чтоб его протереть, но тут взгляд мой наткнулся на чёрное пятно на боку ящика, находящегося в тени. Вот только это была не тень. Вскарабкавшись на один из ящиков, я изогнулся и приблизился к пятну, сформировавшемуся при моем приближении в отпечаток собачьей лапы.
«Что?»
Мой нос непроизвольно собрался в гармонь.
«Откуда это? Неужели то умудрилась запачкать собака?»
Я вдохнул отпечаток, потрогал рукой. Нет, это была не грязь, пахло краской. Это была печать. Дилижанс неожиданно дёрнулся, и я кубарем слетел с ящика, стукнувшись затылком о скамью. Одновременно с этим недоразумением раздался гомон и цокот копыт всадников. Потирая ушиб, я посмотрел в окно, убедившись, что мы, наконец, прибыли в Постант. Забыв про печать, я всматривался в людей, в дома, предвкушая свободу от тесной грохочущей клетки.
Преодолев небольшой участок дороги по городу до почты, мой возница успел поцапаться со встречными пешеходами, всадниками, извозчиками, благо их было немного, но он умудрился на своем «богемском» никого не обделить скверным вниманием. Почему именно «скверным» – было ясно из эмоциональной окраски говоривших. Ругань или радость ясна на любом языке. Удаляясь от очередной перепалки, дилижанс круто завернул за угол и, пройдя пару метров, остановился возле небольшого двухэтажного здания. На нём облупившимися буквами была выведена односложная надпись, по которой без труда угадывалось серьёзное назначение.
Я вылетел из коробки на колёсах, с наслаждением вытягиваясь в полный рост. Ямщик уже осматривал лошадей, всем своим видом показывая, что вытаскивать ящики он и не собирается. Поняв, что мне придётся провести в неудобном положении время аж до вечера, я осклабился и со злостью толкнул дверь. Колокольчик, висевший над ней, жалобно звякнул. Внутри оказалось абсолютно пусто. Аккуратно запустив письмо в зев старой, но освежённой лаком почтовой тары, я собирался осмотреться, дабы прикупить ещё марок, как тут натолкнулся на удивлённый взгляд почтового служащего. Он, видимо, вынырнул из неприметной дверцы за прилавком и уставился на меня как баран, словно никак не ожидал увидеть посетителя. Чтоб разбавить неловкую ситуацию я попробовал заговорить:
– Здравствуйте, я зашёл отправить письмо.
Сделал движение рукой в сторону почтового ящика. При этом я будто вдохнул в организм почтового работника жизнь. Он резко побледнел и беззвучно выдавив: «päta psa», скрылся за той же неприметной дверцей. Теперь, как баран, замер я. Часы, висевшие у меня за спиной, гулко стучали в висках.
«Неужели он… испугался меня?»
Дверной колокольчик забренчал ещё жалобнее. Я резко повернулся, это был возница.
– Пора, герр Бонифац. Пора ехать, – прохрипел он.
– Да, хорошо, – поднял взгляд на часы: было без четверти три.
Невыносимо укачивало, от часами не меняющейся позы гудели ноги, начинающие подмерзать руки не спасали даже перчатки, я начинал закипать. Моё настроение не спасала и загадочность этих чёртовых ящиков. После того, как мы выехали из Постанта, я внимательно изучил их, попробовал даже открыть, но ничего не дало результата. Кроме древесины они не пахли НИЧЕМ. Может, внутри перевозилось нечто деревянное, что тоже было навряд ли. Я чуял лишь верхнюю оболочку, что находилось внутри, было абсолютно неясно. Это огорчало, так как обоняние в себе я оценивал превыше всех органов чувств, и не одолеть преграду из досок с гвоздями – форменное бессилие. В придачу ещё этот баран со своим «päta psa»! И холод, этот собачий холод, когда даже собаки, сверкая пятками удирают в тепло, мы тащимся, продуваемые всеми бореями в самом сердце морозного разгула.
Свет уже еле просачивался сквозь грязное стекло. Солнце заходило, выпуская на волю стужу, а я мёрз и злился. Я злился на приют, на людей, которым достаточно промыть мозги газетой, и они перевернут своё сознание и отношение, особо не заботясь о том, как обстоит дело на самом деле. Злился на неудобство, на стужу, на то, что не пью кофе в уютной квартире в Штрумфе, а трясусь в развалюхе-дилижансе неизвестно где, и неизвестно сколько часов это будет продолжаться.
Чёрная печать в виде лапы в сумерках казалась чёрной дырой. Моя голова невольно откинулась назад, прислонившись к холодному стеклу. Так или иначе я прибуду в Диюй, а там горячая еда и постель. Раздражение рассосалось при мысли о дальнейшем плане действий, злость отпустила, и я понял, как сильно устал. Прикрыв глаза, засунул окоченевшие руки под мышки и, не чувствуя боли, не чувствуя стужи, забылся неспокойным сном.
Очнулся я от тошнотворного запаха чеснока и от того, что меня с силой трясли. Открыв глаза, я дёрнул плечом, сбросив бесцеремонно сотрясающую меня руку. Рука отдернулась, и фигура отпрянула в сторону. Возможно, я слишком резко проснулся.
– Мы на месте, герр Бонифац. В Диюйе, у гостиницы, – ломано изъяснился возница и вышел.
Я потер занемевшую шею, посмотрел на часы: было десять минут восьмого. Прислушался. Тикают. Странно. По путевым сноскам расстояние от Постанта до Диюйя никак не могло быть больше трех часов ходу, тем более что кони бежали резво. Неужели, как я заснул, он вёл их под уздцы? Не нравилось мне это.
Взяв свои пожитки, я протиснулся между ящиками, без сожаления покидая тесное пространство. Единственный свет на улице источали окна приземистого каменного сооружения, даже меньше небольшого здания почты, виденного накануне. Разумеется, я не тешил себя надеждами, что в крохотном поселении будет нечто стоящее (Штрумф тоже был отнюдь не мегапогост), но до чего надо докатиться погосту, чтоб вшивую таверну гордо именовать гостиницей? Я поежился. Вши-то там наверняка имелись.
Ко мне неслышно приблизился ямщик. Я молча протянул ему вторую половину его барыша, а он, так же молча приняв её, удалился к повозке. Жуткий тип. Единственное, о чём он меня спросил ещё в начале пути, это как ко мне обращаться, и бывал ли я в Диюйе до этого. Я же, в свою очередь, даже имени его не узнал. Впрочем, не хотелось, чтоб он лишний раз исторгал свои ароматы. Но теперь это было неважным, дилижанс с цокотом, переваливаясь с боку на бок, растворился во мраке. А меня ожидало тепло. Взобравшись по ступеням, я толкнул дверь таверны-гостиницы. С порога меня обдало жареным, пареным, духотой, потом, чесноком и хмелем. Причем хмель был не знаком лжи, а чисто пивным, отчего перед глазами у меня слегка поплыло, но собравшись, я присмотрелся к обстановке, в которую попал. Отнюдь немаленькое пространство первого этажа занимали столы и столики, почти все места были заняты посетителями, которые, между прочим, не обратили на меня никакого внимания, что настораживало ещё больше. Я не ощутил на себе ни единого взгляда, словно это поселение на краю мира каждый день посещают толпы туристов, и здешние жители берегли глаза от излишних мозолей. Правда, не совсем. Вот один отделился от толпы, направился ко мне, видно, хозяин…
– Аhoj! Chceli by ste zostať s nami?
Красная физиономия расплылась в приветственной улыбке, а я
