Черноморская сирена - Константин Михайлович Станюкович
Несколько возбужденный, Оверин любовался севастопольскою бухтой, наблюдал адмирала, распекающего мичмана, и то и дело бросал жадные взоры на пристань, вглядываясь в подъезжавшие коляски.
«Неужели она осталась в Севастополе и не поедет сегодня? Это было бы ужасно! Уж не шутки ли это Родзянского?» — думал Оверин, и лицо его омрачилось. Быстрый на решения, уж он подумывал о том: не остаться ли ему в Севастополе. Сойти под каким-нибудь предлогом на берег и телеграфировать Вавочке, что нечаянно опоздал.
— Дима! Посмотри… И эта миллионерша Брехунова здесь… Какое богатое безвкусие и какие чудные бриллианты в ушах! С ними молодой человек. Верно, только что приехал с поезда. По виду учитель и интимный друг этой госпожи! — прибавила Варвара Алексеевна шепотом.
Она видела, как радостно сверкнули глаза тучной, краснощекой и очень некрасивой купчихи при появлении скромно одетого молодого человека, здорового, цветущего и румяного, с черными глазами и ослепительно белыми зубами, который с особенной почтительностью здоровался с барыней и дочкой, с ласковою фамильярностью пожимал руку толстяку подростку и церемонно раскланялся с англичанкой. Варвара Алексеевна заметила презрительное выражение, мелькнувшее на умном лице дочери, и что-то лукавое в глазах мальчика-подростка и слышала, как госпожа Брехунова быстро и взволновано проговорила, отойдя с молодым человеком от своих и кидая на него восторженно-жадный взгляд своих больших, несколько выкаченных глаз:
— Отчего опоздали, Владимир Павлович? Из-за вас мы три дня здесь прожили.
— Не мог, Аглая Петровна… У мамаши задержали…
— У мамаши! Ты не врешь?
— Честное слово.
— Ну, верю, верю. А я по тебе стосковалась, соколик мой! Ведь, целый месяц не видались. Теперь ты до осени мой, мой… Слышишь?
До тонкого слуха Варвары Алексеевны долетели и эти слова, сказанные шепотом, и она с нескрываемым презрением оглядывала молодого человека.
— Действительно, красивое молодое животное, — проговорила она, обращаясь к Оверину, когда госпожа Брехунова отошла с учителем.
— Да, — рассеянно протянул Оверин, не обращая особенного внимания на слова Вавочки и снова поворачиваясь к пристани.
Раздался первый свисток, затем второй.
Оверин был в тревоге. Если Сирена не приедет в следующую минуту, он сбежит на берег.
Но в то же мгновение, как он подумал об этом, на двор агентства въехала коляска, за ней другая и третья.
Оверин увидал в первой Марианну Николаевну и уже не смотрел, кто в других. Сердце его радостно забилось. Он просветлел, и все его существо точно мгновенно нашло удовлетворение, и жизнь получила смысл. Одно присутствие «Сирены» делало его счастливым.
Ничего подобного, казалось ему, прежде с ним не было.
«Как же я втюрился!» — подумал он и засмеялся, как ребенок.
И, присаживаясь около Вавочки, веселый, возбужденный и жизнерадостный, он воскликнул:
— Какой прелестный день, Вавочка!
— А в море качать не будет?
— Не думаю… Море, смотри, словно замерло.
И, будто заинтересованный госпожой Брехуновой и молодым человеком, о которых только что говорила Варвара Алексеевна, он спросил:
— Почему ты, Вавочка, непременно решила, что он любовник этой московской дубины?
Вавочка рассказала о том, что заметила и что слышала.
— Какая, однако, скотина! — с отвращением промолвил Оверин.
— Ну, и она… хороша.
— Он — гаже… Такой молодой и — Альфонс. Неужели, это животное — студент?
Вдруг разговор среди публики смолк. Все головы повернулись в одну сторону.
— На что это так смотрит публика? — проговорила Варвара Алексеевна.
И, повернув голову, она впилась глазами в ту самую женщину, на которую были обращены глаза всех пассажиров.
Сопровождаемая капитаном парохода, чистеньким, пухленьким, пожилым толстяком с замаслившимися глазками, в чесунчовом пиджаке и форменной фуражке, шла «Сирена», улыбающаяся, веселая и свежая, как будто не замечая, что все глаза устремлены на нее и что все любуются ее ослепительною красотой и простым, но необыкновенно элегантным костюмом.
Вслед за ней шел Завистовский, инженер и мичман, с которыми Оверин познакомился вчера, и поодаль Родзянский.
Войдя в рубку, «Сирена» увидала седенького, маленького старичка, отставного моряка, который потягивал белое вино, слушая с ироническою усмешкой долговязого франта чиновника. Подойдя к нему, она радостно проговорила:
— Здравствуйте, дорогой Иван Васильевич! Очень рада снова встретиться.
И, крепко пожимая ему руку, промолвила:
— Опять в свою любимую Алупку едете?
— А то куда же?.. Она все же меньше загажена московскими купчихами, чем Ялта. А вы давно ли пожаловали сюда?.. Опять на прежнюю дачу?
— Третьего дня… На прежнюю дачу.
— Непременно побываю у вас… Побеседуем, как в прошлом году… И хорошеете же вы, Марианна Николаевна, дай Бог не сглазить… Что, многих оболванили в Севастополе за эти три дня? — смеялся старик.
— А вот я вам потом расскажу… Дайте только спуститься в каюту… За обедом около меня садитесь.
— За обедом и поговорим, а я, простите, милая барыня, сейчас закачусь спать.
Молодая женщина спустилась вниз.
— Кто эта красавица, капитан? — спрашивал чиновник, ошалевший от восторга.
— Что, небось, ошарашила ваше превосходительство?
— Замечательно хороша.
— То-то хороша… Эта черноморская Сирена.
— Прозвище такое?
— Да. Назвали ее так потому, что она оболванивает вашего брата, молодых людей… Да и старых тоже. А фамилия ее Христофори.
— Представьте меня ей.
— Извольте… Только предупреждаю: женщина она не легковесная! — строго проговорил старик.
Вдруг его собеседник вскочил с дивана, словно бы почувствовал под собой иглу, и почтительно поклонился.
Вошедший Завистовский любезно протянул руку и спросил:
— И вы отдыхать?
— Нет, ваше превосходительство… Командирован министром.
— А-а-а! — значительно и словно бы одобряя, протянул Завистовский.
И любезно улыбнувшись и сделав приветливый жест рукою, его превосходительство скрылся вниз.
— Должно быть петербургская шишка? — осведомился отставной моряк.
— И не маленькая — Завистовский! — солидно и внушительно произнес чиновник.
— Я его раз видел в прошлом году здесь. Кажется, тоже страдает по нашей Сирене… Что, он холостой?
— Холостой.
— Юпочник, должно быть? — усмехнулся старик.
— Есть грешок… Так вы, капитан, представите меня Сирене?
— Непременно хотите?
— Хотел бы.
Старик не без улыбки взглянул на тщедушную неказистую фигурку петербургского чиновника и промолвил:
— Если она согласится, перед обедом представлю… Только если она вас оболванит, ваше превосходительство, не пеняйте… А теперь я спать пошел.
Когда «Сирена» прошла, все пассажиры, бывшие на палубе, интересовались узнать, кто эта красавица. Откуда она и куда едет? Особенно интересовались дамы, и одна из них тотчас же послала мужа собрать справки о ней у капитана.
— А, ведь, ты не прав, Дима! — проговорила
