Разговор со Спинозой - Гоце Смилевский
А ты действительно думаешь, что я остановился бы на преходящем, воспринимаемом с помощью органов чувств?
* * *Но разве это важно, Спиноза, разве так важно то, что эти вещи скоротечны? Зачем обходить вниманием свою собственную быстротечность в размышлениях о вечном (которое вечно так или иначе), пропуская вещи преходящие — те, в отношении которых нужно быть предельно внимательным, чтобы их заметить, потому что они рождаются и умирают каждый миг, к чему жаждать познания субстанции и сущности, если ради этого познания, познания того, что существует независимо от тебя, ты пропускаешь небольшое изменение в улыбке Клары Марии; почему ты жаждешь узнать, как субстанция выражается в атрибутах, вместо того чтобы стремиться узнать, что в действительности значат вопросы Клары Марии; зачем напрасно стремиться к вечному и бесконечному, если бы ты мог испытать пульсацию ограниченного и преходящего, даже если она длится всего мгновение?
* * *Потому что от души остается тем больше, чем больше она вбирает в себя знания вечных вещей. Чем больше адекватных идей впитает в себя ум, тем больше остается от него в Божьем атрибуте Мысли после смерти тела.
* * *И почему бы не поверить, что долговечны именно отпечатки преходящих вещей. То, что от нас, их модификаций, возвращается к субстанции, есть совсем не то, что нам кажется, а именно следы преходящего нашей души — взгляд человека, который смотрит на нас и видит то, что находится в глубине за зрачками, а затем опускает глаза, смущенный своей собственной проницательностью.
Ты мог бы увидеть, что слияние с преходящим, понимание того, что мы можем существовать, окруженные лишь преходящим, так просто, проще, чем выпить стакан воды или же прыгнуть в какой-нибудь из каналов Амстердама с камнем на шее. Вы могли бы сидеть в разных углах комнаты, один бы молчал, а другой влиял на мысли того, кто молчит, и удивляться тому, насколько коротка жизнь мысли. Вы могли бы смотреть в бесконечное небо (неужели оно и вправду бесконечно?) и выискивать звезды, на которые вы похожи, чтобы переселиться в созвездия.
Я могу представить, как вы предаетесь преходящему: стоите оба, Клара Мария и ты, смотрите, как плывут облака в небе, как возникают недолговечные облики, а затем перетекают одни в другие, исчезают, я вижу и то, как вы сами создаете преходящее, как однажды ночью ты оплодотворяешь утробу Клары Марии. Я вижу, как ты заботишься о сыне, стоишь рядом с ним, когда он учится ходить, как потом ты объясняешь ему, что означает слово преходящее и что означает слово вечное. И ты сам удивляешься тому, что о преходящем ты рассказываешь раньше, чем о вечном, говоришь дольше и с большим удовольствием.
Я представляю, как ты начинаешь радоваться быстротечному, перестаешь переживать из-за бренности вещей, я вижу, как Клара Мария и ты, оба поседевшие, медленной, неуверенной походкой шагаете по узким улочкам итальянских городов, ты глядишь на здания в шелушащейся, осыпающейся краске (один оранжевый дом во Флоренции с акацией перед ним напомнит тебе о твоем родном доме), я вижу, как вы садитесь на скамейку где-то в Риме, Вечном городе, ты наклоняешься, срываешь желтый цветок, подаешь его Кларе Марии — она берет его в руку, вы смотрите, как вянет цветок, и радуетесь его мимолетной красоте.
Насколько другой была бы твоя жизнь, если бы ты всего лишь подтвердил, что с помощью органов чувств происходит настоящее осознание вещей после того, как она пришла к тебе в комнату.
* * *Но она не пришла ко мне в комнату.
На следующий день я уехал из Амстердама.
Там я начал «Трактат об усовершенствовании разума», который, хоть он и был уже наполовину написан, я потом отложил в сторону, чтобы приняться за «Краткий трактат о Боге, человеке и его счастье», и так уже к нему и не вернулся. В то время меня интересовал ответ на вопрос, что действительно хорошо для человеческого существа и как этого достичь. Поскольку человек — животное, которое от других животных отличается лишь тем, что обладает интеллектом и является разумным, я знал, что добро заключается в знании. Меня интересовала суть вещей — я хотел знать, кто мы, какие мы и почему мы такие, какие мы есть.
В начале лета 1661 года я переехал в Рейнсбург и жил в доме, стоявшем на самом краю деревни, в котором также жил врач и химик Герман Хоман. В одной из задних комнат дома я установил свое оборудование для изготовления линз. Аудеркерк и Рейнсбург представлялись мне местечками, в которых время замедлилось. Иногда, когда деревню заволакивало густым туманом, казалось, что время и вовсе остановилось; я шел один, уставившись в землю, и только случайно пролетавшая над головой дикая утка напоминала мне, что существует еще что-то кроме меня.
Время от времени меня посещали друзья, и я давал уроки студентам, изучающим философию. Один из них, Иоганнес Казеариус, был на десять лет моложе меня — он родился в 1642 году в Амстердаме и в то время изучал философию в Лейдене. Сначала было решено, что он станет приезжать два раза в неделю из Лейдена, чтобы я преподавал ему картезианскую философию, но затем он переехал ко мне в Рейнсбург. В своих лекциях я сосредоточился на второй и третьей частях «Принципов философии» Рене Декарта. Юношу явно не очень интересовала философия, из всех положений, определений, аксиом и суждений Декарта Иоганну больше всего нравилась теория причины движения комет. То, что я давал ежедневные уроки этому юноше, и то, что он жил со мной под одной крышей, стало доставлять мне известные неудобства по причине некоторой интеллектуальной зависти со стороны моих друзей. Они не умели справиться с ревностью к тому, что Иоганн мог ежедневно слушать мои лекции, посещали меня и уверяли, что молодой человек должен
