Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы - Кришан Чандар
Начальник тюрьмы не сводил глаз с лица осужденного, пытаясь угадать, что таится за этой улыбкой. Страх? Невысказанное желание? Слабость?
Но начальник тюрьмы так ничего и не понял. Всю жизнь он читал только мысли закоренелых преступников, мог ли он постичь смысл гордой улыбки Человека?
И он поспешил уйти — смущенный, разочарованный.
Надзиратели долго стояли молча, затем шепотом стали о чем-то совещаться. Наконец один из них, по-видимому старший, сказал:
— Нам приказано надеть на тебя наручники. Но мы не хотим. Приковывать к стене тоже не станем. Ты сможешь ходить по камере.
Рагху Рао ответил:
— Если боитесь ослушаться приказа, наденьте на меня опять кандалы.
— Нет-нет! Мы не боимся!
Старший надзиратель спросил вполголоса:
— Не хочешь ли поесть? Или попить?.. Чего-нибудь сладкого, может быть шербета? Только скажи, мы принесем.
— Мне ничего не нужно, — ответил Рагху Рао, — вот только… который час?
Надзиратель вышел в коридор, посмотрел на часы, висевшие в караульном помещении, и, вернувшись, сказал:
— Пять часов. Скоро стемнеет.
Рагху Рао молчал. Тюремщики, опустив головы, вышли из камеры. И снова заскрежетала дверь, снова раздался грохот задвигаемых засовов, точно большой камень рухнул в глубокий ров.
И потом тишина — как в колодце; полное безмолвие.
Рагху Рао медленно шагал по камере, стараясь пошире расставлять ноги: тогда цепь натягивалась и не так раздирала раны.
От стены до стены — четыре шага… Один, два, три, четыре… Потом — поворот и обратно: один, два, три, четыре…
С каким-то новым, странным чувством мысленно оглядел себя Рагху Рао, словно увидел со стороны, коснулся лица, носа, ушей, груди…
Живое, теплое, дышит…
А завтра этого тепла жизни уже не будет…
Он не боялся смерти.
Рождение человека, детство, юность, зрелость, потом постепенное увядание, старость и смерть — все это естественно и не страшит.
А завтрашняя смерть? Какова она? Почему должна случиться?
Ему еще далеко до старости, на теле нет следов увядания. Ведь еще не цвели деревья в его саду, не окропил их теплый дождь, не вставала над ним многоцветная радуга, не пел на ветвях соловей… А если в саду не поет соловей, там всегда чего-то не хватает…
Рагху Рао опустился на корточки — от пола веяло сыростью, холодом; он подпер рукой подбородок и задумался…
…Макбул послал его к врачу, и Рагху Рао вылечился; Макбул научил его читать и писать; потом помог ему найти новую работу, не такую вредную для здоровья, — устроил его на бумажную фабрику.
Здесь Рагху Рао постиг механику того бесчеловечного заговора, в котором участвуют и крупные капиталисты в городах, и помещики в деревнях; сети этого заговора опутали все области жизни, и для того, чтобы обновить, изменить эту жизнь, сделать человека лучше, нужно постоянно преодолевать сопротивление старого, отжившего мира. На фабрике Рагху Рао научился бороться, но самое главное — узнал много нового. Он увидел, как древесина и грязное, ветхое тряпье перерабатываются в белоснежную шелковистую бумагу; живя в городе, он узнал, как куски мертвой руды превращаются в мотор, который мерно стучит, словно чье-то огромное горячее сердце; как эта же руда, когда ее переплавят, превращается в плуг крестьянина, в мощную деталь машины, в тоненькую блестящую иголку.
Перед Рагху Рао открылась красота новой для него жизни. Он стал интересоваться тем, что было в глубокой древности. Он узнал, как образовался каменный уголь, откуда в недрах земли появилась нефть, какую энергию таит в себе радий. И, познав это, гордо поднял голову; теперь он крепко держал за руки своих товарищей и шел с ними в одном строю. Он навсегда соединен с ними, потому что только их руки способны вырвать из глубин земли ревниво хранимые сокровища, только они в состоянии сделать жизнь человека лучше, красивее, потому что это руки созидателей новой жизни — рабочих, а не торгашей и стяжателей.
За год, проведенный на фабрике, Рагху Рао узнал очень многое. Вряд ли перед ним открылось бы столько нового, работай он хоть десять лет в ином месте. Он боролся не в одиночку и полагался не только на свои силы. Теперь он знал, как руководить забастовкой, и не падал духом, когда терпел поражение. Ему пришлось иметь дело с прислужниками хозяина-фабриканта — они ничем не отличались от челяди заминдара. Но в городе было легче дать им отпор. Не раз ему приходилось отбиваться от хозяйских прислужников, нападавших на него с ножом и дубинкой. Потом его уволили с фабрики, и четыре месяца он отсидел в тюрьме.
К великому своему изумлению, Рагху Рао встретил в тюрьме земляка — пастуха Нагешвара. Нагешвар рассказал ему о переменах, происшедших в его родном Срипураме. Новые веяния проникли и в деревню. Ватти, смиренно терпевшие многовековой гнет, батраки, пастухи и лесные жители из племени койя — иначе говоря, весь безземельный люд — объединились в союз. А объединившись, потребовали свою землю у Джаганнатха Редди — хозяина сорока деревень со всеми их угодьями. Теперь в Срипураме что ни день то волнения, полицейские хватают ватти, бросают в тюрьму, издеваются над ними. Но пламя разгорается, ватти борются, как львы. Кое-где они стали засевать пустующие земли, не спрашивая разрешения заминдара. Именно за это и арестовали Нагешвара.
Рагху Рао не переставал радоваться этим вестям. Казалось невероятным, что даже полудикое лесное племя койя осмелилось восстать против рабства и прониклось духом единения.
— Койя у нас самые стойкие, — сказал Нагешвар. — Видел бы ты, какой это сплоченный народ! Ты бы глазам своим не поверил! Да и мы, пастухи, обогнали вас, ватти. Теперь держись!
Нагешвар, смеясь, машинально провел рукой по волосам, и лицо его вдруг омрачилось.
— Что с тобой? — спросил его Рагху Рао.
Нагешвар наклонил голову: ото лба до макушки тянулся глубокий рваный рубец. На этом месте не осталось ни одного волоса — совсем как после ожога.
— Кто тебя так изувечил? — изумился Рагху Рао.
— Всех арестованных заперли в конюшне заминдара. — Голос Нагешвара звучал глухо, устало. — Меня посадили отдельно… Два дня не давали есть, били… Но я не назвал имен товарищей. Тогда стали мне жечь волосы, потом гвоздем сдирали кожу с головы… Они смеялись и приговаривали: «Мы на твоей голове прокладываем дорогу в Москву. По ней ты прямо туда попадешь, понял?» Где тут понять… Это такая боль, что я потерял сознание… — Нагешвар долго молчал, не находил слов
