История села Мотовилово. Тетрадь 15. Колхоз - Иван Васильевич Шмелев
— Так это откуда в колхозе-то лошади-то взялись, ведь у них во всех семнадцати хозяйствах оказалось всего две лошади? — дознавался один из мужиков.
— Было две, стало семь. Пять лошадей для колхоза Государство выделило! И все они отличились от наших сельских и ростом больше и силой помогучее, особенно вон та сивая-то глядите-ка, как она легко и статно с плугом-то идёт! — с похвалой о лошадях, Государством данных колхозу, отозвался рыжий.
На лошадях и на тракторах, выделенных совхозом им. Калинина для помощи колхозу, колхозники в эту весну 1930 года проделали «первую борозду» новой невиданной до сего времени, колхозной жизни. А на задворках села, около «Соснового» болота, колхозниками началось строительство скотного двора, явившемся «первым колышком» административного центра колхоза.
В селе появилась неведомая до сих пор кличка людей, состоявших в колхозе — «колхознички».
Возвращение Саньки. Снова с Наташкой
Из Томска, Санька приехал весной. Его домой позвало беспокойство о семье и хозяйстве, о котором в письмах ему напоминали отец и мать. В течение зимы Санька из Томска прислал две посылки, которые он высылал на имя Ваньки, так как он, учась в Чернухе имел возможность и скорее получить посылки с почты. Санькины посылки дома раскрывали всей семьёй с торжеством. Наряду с фруктами, всем были присланы персональные подарки: Ваньке — ученический пенал с набором карандашей, матери — платок, а отцу — набор столовых вилок, зная, что он любил угощать гостей и любил сервировку стола. Подарками все были довольны и заочно благодарили Саньку.
Теперь Санька снова дома, но как только улеглись приятные минуты встречи Саньки в дому, отец снова стал проявлять своё недовольство, тем, что от грамотея Саньки в хозяйстве нельзя ожидать приполку. Отец при малейшем недовольстве семьёй, свою досаду срывал на Саньке упрекая его в лености. Не называя прямо имя Саньки, отец в недовольстве своём, окольно намеревался всячески опорочить Саньку, хотя речь его велась иногда в мягких тонах и прямо не касалась личности Саньки. Но Санька догадывался, что камешки летят в его огород и не выдержав наговоров отца, иногда не выдержанно вспыливая, словесно оборонялся, допуская грубость.
Семья сидела за столом, ужинала.
— А ты не бросайся по-собачьи то, а будь повежливее! Ведь вас не к этому учат! — укрощал отец Саньку. — Что ты тут за столом-то сидишь, как куропанный, ай не выспался? — унижающе добавил отец в адрес Саньки. — Не оправдывайте свою несметливость и нерадение к хозяйству пустыми отговорками и не сваливайте со своих безрассудных голов на мою здоровую голову. И учить меня переучивать нет смысла, кто намеревается со мной это сделать, тот сам совсем разучился! — как молотком по голове ударами ложились на голову Саньки эти отцовы монотонные тяжёлые слова. — А может голова моя стала дырявой, и я не так мыслю? — несколько смягчался отец, сдерживая себя, чтоб не совсем обидеть Саньку.
А мать своё гнула:
— Сань, давно мне грептится сказать тебе, я Наташку тебе в невесты присудобила или ты от неё отшатнулся? Чем она тебе не пара? А ты снова к ней пришатнись, и женись на ней, — попросту, по-бабьи высказала мать перед Санькой страстно желая, чтобы он поженился, ведь он уже в годах, ему 20 лет.
— Ты мам вечно одно и тоже! — беря гармонь в руки с недовольством упрекнул мать Санька.
— Ты Саньк иди, да только там больно-то не загуливайся, не запаздывайся, а то я двери на запор, вороты на засов. Да в вороты-то не грохай, не ломись, как в прошлый раз, все вороты разгрохал! — назидательно сопровождал отец выходившего с гармонью на улицу Саньку.
— Да, до нового урожая ещё долго, а у нас хлеба в мазанке осталось под исход Израиля! — нарочно внятно, чтобы слышал Санька с видимым беспокойством, изрёк отец. — Брысь! Весь пирог обглодала окаянная! — переключил свой беспричинный гнев на кошку Василий Ефимович, видя, как кошка тайно подкрадывается к пирогу, лежащему на залавке. — Да вышвырните кошку-то в сени, а то с обжору нарыгает, а ты Ваньк, не больно выпячивайся в окошко-то, а то стекло выдавишь! — строго предупредил отец Ваньку, открывшему окно и наблюдавшему летают ли майские жуки вокруг крон берёзы и ветлы.
На улице вечерело, на село медленно по-весеннему опускались сумерки. Сквозь молодую, только что недавно появившуюся изумрудную листву берёз и вётел, нежно просеивался ветерок. На село с западной стороны медленно наваливалась хмурная туча, пахнувшая весенней сыростью и сулившая дождь. Тучу то и знай полосовал огненный хлыст молнии. Вдали предупредительно в полголоса поговаривал гром. Отлежавшись за зиму гармонь, в Санькиных руках, заиграла мелодично и призывно, вызывая девок на улицу. Санька шёл неспеша, под звуки своей гармонии, под мелодию: «Когда ж имел златые горы». Санька двигался туда, где по его расчёту поджидала его Наташка. Ещё днём, заметил Санька из окна своего дома, как Наташка разнаряжено шурша шёлковым платьем, павой проплыла нарочито задерживая свой пружинистый ход, когда проходила мимо Санькиного дома. И сейчас, когда улицу окутала полутьма, она, прислонившись к косяку двери мазанки с тревогой поджидала его. Ей казалось мучительно долго он не появлялся на улице. А теперь, когда Наташка явственно заслышала знакомый напев гармони, она вся преобразилась, взволновано заколыхалась её пышная грудь. Живя всю зиму в Томске, Санька частенько вспоминал о родной семье, о доме, о селе и, конечно, о любимой им Наташке. Он ни одно письмо посылал Наташке, и когда она получила первое из них, она взволнованная вниманием Саньки заплакала от радости.
Когда Санька приблизился к заветной мазанке и завидел в проёме белеющую Наташкину фигуру, гармонь в его руках оборвала игру на полутоне. Она, прильнув к нему вплотную первой поцеловала его в щёку и весело улыбнувшись проговорила:
— Ты что Сань, редковато мне письма слал? Я вся изждалась, истосковалась, от грусти даже похудела. Видишь, юбка-то на мне широковата стала! — Не сводя с него влюбленных глаз, сдержанно жаловалась она ему.
— Да ничего, ещё есть за что подержаться-то! — улыбаясь наивно пошутил он.
— Ты знаешь Сань перед тем, как мне получить от тебя первое письмо, накануне мне приснился вещий сон, я будто бы в избе на полу щепки собирала! Сон-то мне, как в рот положил! — с большим удовольствием, с любезностью глаголила Наташка Саньке. — Я, ты сам знаешь, гулять-то
