Злой мальчик - Валерий Валерьевич Печейкин
Не помню, удалось ли мне задать вопрос. Помню, что тема лекции была в духе: новый москвич, новая Москва, как все изменилось, какие мы новые, не старые, мы бреем лобок, старое кончилось, новое началось, два отрывистых, один раскатистый – ура-ура-урааа.
Мне очень бирюлёво
Три дня я провел в Бирюлёво. Первый день, честно говоря, вышел комом. На душе было #бирюлёво… Шел дождь. К счастью, назавтра выглянуло солнце и стало чуть менее #бирюлёво. Можно было пройтись по району и внимательно его рассмотреть. Но времени было очень мало, а хотелось увидеть как можно больше. Конечно, можно было махнуть на все рукой и сказать про себя: мне все это #бирюлёво. Но вдруг здесь не так #бирюлёво, как кажется. Люди идут навстречу, судя по лицам, им тоже всем #бирюлёво. Разговорился с человеком в магазине, он признался, что хочет уехать #бирюлёво-#бирюлёво, а другой сказал, что раньше было хорошо, но теперь очень #бирюлёво: парковки, недостройки, собаки. Хорошо, что я здесь не живу. Но с другой стороны, какая разница, где чувствовать себя #бирюлёво. В Бирюлёво или где-то еще.
Старушки, выпадающие из Москвы
Я живу в доме, где кроме меня живут одни старушки. Ну как живут… доживают.
Еще до эпидемии рядом с подъездом часто стояла «Скорая». Ее вид был так же привычен, как и запах борща в подъезде. Как и цветы на подоконнике, которые поливала невидимая соседка.
С наступлением карантина появилась уборщица, она протерла полку под цветами. Такая же невидимая, как и сами соседки. За несколько лет жизни в этом доме я видел каждую всего пару раз. Соседку сверху я узнал, когда она затопила меня, соседку снизу – когда я затопил ее. Сверху – Ирина Михайловна, снизу – Галина Ивановна. Из-за ее глухоты между нами происходят странные диалоги. Так, в начале года после смены правительства я пытался сообщить об этом соседке. Мы кричали на весь двор. Галина Ивановна: «Как тепло, я аж размундирилась!» Я: «Правительство ушло в отставку!» Когда соседка наконец расслышала меня, то спросила: «И что теперь будет?» Я не нашелся что ответить. Действительно – и что? «Будет, что было!» – с этим соломоновым панчем Галина Ивановна ушла домой.
Старушки, как коты, – они всегда жили в самоизоляции. Только старушки не такие милые, поэтому выпали из нашего внимания, как в известном рассказе Хармса они выпадали из окна. «Когда вывалилась шестая старуха, мне надоело смотреть на них». И нам тоже как будто надоели.
Их жизнь засекречена сильнее, чем жизни детей президента. Старушки и старики сделали то, о чем мечтал каждый из нас, – укрылись в своеобразной «слепой зоне». Их не касалось ничего, кроме эсэмэски о поступлении пенсии. Их жизнь похожа на ту, какой изображают ее у геймеров в фильмах. Они тоже целый день сидят дома, едят, болтают по телефону, только вместо VR-очков у старушек телевизор. У моей соседки он включен на полную мощность дважды в сутки: утром и вечером. Всегда, каждый день. Утром – прогноз погоды, вечером – новости. Я слушаю их принудительно. И вместе с тем получаю сообщение, что с соседкой все в порядке.
И вот сейчас я пытаюсь понять, как к этому относиться. Мы их забыли? Или оставили в покое? В прошлом году я сам делал спектакль об одной из таких забытых московских старух. «Девушка и смерть» Максима Диденко, с Алисой Хазановой и Алексеем Розиным. В нем смерть приходит к известной когда-то актрисе Валентине Караваевой. В начале 1998 года ее нашли мертвой в квартире на Проспекте Мира. Одну в однокомнатной квартире. Ту самую Караваеву, которая в 1940-х получила Сталинскую премию за роль в фильме «Машенька». Казалось бы, Сталинская премия – это серьезная «социальная гарантия». Оказалось, что нет. Караваева пролежала одна несколько дней, ее обнаружили только из-за лопнувшей в квартире трубы. Пришлось вскрыть дверь и найти тело. Вокруг в воде плавали обрывки бумаг и серпантин кинопленок. Сама того не сознавая, Караваева открыла жанр сториз – снимала сама себя на ручную камеру, читая тексты классиков. Соседка догадалась о смерти Караваевой, когда несколько дней подряд не услышала за стеной ее голос. Как правило, она каждый день читала монолог из чеховской «Чайки». Думаю, когда состарится поколение молодых, они учтут этот горький опыт. В «Инстаграм» будет встроен алгоритм: если сториз не появляется больше суток – родным и коллегам приходит тревожный сигнал.
Мои соседки мало чем отличаются от Валентины Караваевой. Они закрываются дома и умирают. Я как-то разговорился с соседом-стариком на одну из самых спорных московских тем – о реновации. Московский старик – это вообще редкость, а говорящий – тем более. Он рассказывал о своей борьбе со старушкой из соседнего подъезда. Реновация стала для них камнем преткновения. Старик был за, старуха – против. «И все-таки я ее победил». – «И… как?» – спросил я. «Она умерла. Вынесли ее ногами вперед. Ха-ха-ха». После этого сказал, что в его планах – дожить до реновации. Обязательно.
Говорят, они крепче нас. Я хочу в это верить. А еще хочу иметь мудрость отличать покой от забвения.
Впервые опубликовано в «Москвич Mag»
Секс в транспорте
Еду в автобусе по центру. Еду двадцать минут. За это время, говоря словами Димы Гудкова, пересосалась половина пассажиров. Целуются все гетеросексуальные пары от восемнадцати до восьмидесяти. (При этом бабушка еще перекрестилась на здание банка БФГ-Кредит.) А петтинга столько, что из него можно делать кирпичи. Девушка висит на парне, мужик мнет бабу, мать так поцеловала дочку-школьницу, что я ахнул.
А теперь наблюдение из серии «Почему Россия не Европа». Мысленно переносимся на Запад. У меня есть такое наблюдение: там люди очень сдержанно публично выражают привязанность. Целуются в основном (сейчас будет опасно) местные «гости столицы» и… русские. Помню, в Германии вижу – на эскалаторе сорокалетняя парочка чуть не трахнула друг друга. Русские, конечно.
Моральный вывод такой: чем больше у народа реальной сексуальной свободы, тем меньше народ ее проявляет на улице. Наши
