Семья как семья - Давид Фонкинос
Я предложил вместе посмотреть семейный альбом. Началось воображаемое путешествие в прошлое. Было очень много снимков дочек. Я рассматривал Валери в возрасте семи-восьми лет. Странно, думалось мне, что совсем недавно я обедал с этой девочкой, ставшей взрослой. Но на фотографии я словно бы видел в ее глазах печаль, подобную той, что ощущал во время нашей встречи. Можно ли по выражению лица ребенка предугадать его будущее? Наверно, общение с Валери сегодняшней повлияло на мое восприятие Валери вчерашней. На одной из фотографий сестры держались за руки. Если сравнивать с Валери, то Стефани прямо-таки лучилась радостью, но эта радость будто слепила глаза.
А сколько других воспоминаний таилось в этих альбомах! Я нашел фотографию со свадьбы Мадлен – разумеется, черно-белую[7], и мне тут же захотелось снова поговорить о Рене. Но я побоялся совершить бестактность. Представляю, как это тяжело – погружаться в то, чего больше не существует. Человек делает вид, что приспособился к повседневному кошмару – к жизни без другого, этого требуют правила вежливости, но сердце у него, по сути, ампутировано. Однако при первых же словах Мадлен я ощутил то же, что и вчера. Она была довольна своей жизнью с мужем, но я не уловил ни малейших признаков страсти. Она говорила о нем как о спутнике, едва ли не как о друге. Упомянула о его скромности, даже в смерти. «Он страдал, но ушел так спокойно, во сне». И добавила, глубоко вздохнув: «Просто мечта…»
Вот, оказывается, какова главная мечта ее жизни – уйти во сне.
Скромность Рене была заметна и на фотографиях. Он всегда находился словно бы в стороне, улыбался неловко и не вполне искренне, точно чувствуя себя не в своей тарелке; не человек, а тень. Мадлен снова заговорила о любви Рене к работе. Он так любил метро. Он знал истории всех станций, и ничто не радовало его больше, чем увеличение протяженности линий. Решение продлить седьмую линию до Вильжюифа равнялось для него по масштабу высадке Армстронга на Луну. Мадлен считала, что причины этой чрезмерной любви к метро коренятся в его детстве. Она снова повторила, что ему приходилось прятаться в кино, причем много раз. То есть он жил в постоянном страхе, вынужденный где-то скрываться, ночевать в разных местах, носить этот кошмар в себе. Его мать в конце концов арестовали – на нее донес один из ее же соратников. Она погибла довольно скоро – должно быть, от пыток, но это лишь предположение, всей правды семья так и не узнала. Мадлен была убеждена, что из-за бездомного сумбурного детства Рене как раз и полюбил все прямолинейное. Идея несколько странная, но имеющая право на существование. С линии метро абсолютно невозможно свернуть. Вот она, суть целительного пути: он представляет собой противоядие от любых скитаний, любых преследований.
Вполне понятно, что Рене терпеть не мог всякие перемены. Жизнь покоилась на регулярных ритмах, текла по привычному руслу. Каждое лето они проводили отпуск в одном и том же месте – кемпинге в Виши. «Водолечение, знаете ли», – уточнила Мадлен, догадавшись, что для меня это название связано с коллаборационизмом. Меня удивило, что человек, потерявший мать во время войны, охотно ездит в эту часть страны. Чем дольше Мадлен говорила о муже и его неприязни к новизне, тем больше я недоумевал. Да уж, в обыденности и впрямь много романического. И кстати: жизнь большинства психически нездоровых людей разыгрывается как по нотам. Разумеется, я не стал делиться этими соображениями с Мадлен, ведь она явно радовалась тому, что я нахожу ее мужа достойным внимания. Как будто создаю ему посмертную славу.
23
Мадлен словно ушла в некую параллельную реальность, поглощенная уж не знаю какими пережитыми в прошлом эмоциями. Глядя мне прямо в глаза, она произнесла: «Рене был хорошим мужем и хорошим отцом, но того, кого я любила больше всех на свете, звали Ив. Я познакомилась с ним, когда мне было двадцать два, и потом целых три года мы были счастливы. И вдруг он меня бросил. Уехал в Америку. Вы не представляете, как я страдала. Это было самое тяжелое время в моей жизни…» Мадлен замолчала. Некоторые повествования заканчиваются внезапно – их, подобно удару гильотины, прерывает сильная эмоция. Я не знал, что ответить. Конечно, мне хотелось расспросить ее подробнее, узнать, почему так случилось, но я и сам был взволнован. Она говорила с таким глубоким чувством. И меня тронуло ее доверие. Она поделилась со мной, посторонним, болью, что столько лет сжимала ей сердце.
После долгого молчания я все-таки спросил: «С тех пор вы не пытались его разыскать?»
– Нет. И я его никогда больше не видела. Хотя один раз могла бы…
– Когда?
– Точно не помню. Девочкам было лет десять-двенадцать, что-то в этом роде. Мне пришло письмо на работу, в Дом Шанель. Не знаю уж, как он меня нашел, я ведь сменила фамилию.
– Он знал, чем примерно вы занимаетесь. Возможно, обзвонил все модные дома и всюду спрашивал Мадлен.
– Но тогда всех девушек звали Мадлен!
– Так или иначе, он искал и нашел вас. А потом? Что было потом?
– Ничего.
– Как так?
– Он написал, что приехал в Париж и был бы счастлив повидаться со мной. Вот и все, несколько строчек и название гостиницы. После стольких лет молчания. Но я не обрадовалась, а, наоборот, разозлилась на него за то, что он вдруг появился из ниоткуда. У меня была своя жизнь, работа, дочки. Я сумела выплыть. С его стороны было нехорошо так поступить. Я решила, что не пойду. И держалась… однако…
– Все-таки пошли?
– Да. Уж очень захотелось. И потом – нужно же мне было узнать, почему он вот так вот уехал. Я не понимала и от этого прямо с ума сходила. Ну и пошла в гостиницу…
– И?
– И ничего. Как раз тем утром он уехал. Вот и
