Соль неба - Андрей Маркович Максимов
Опять помолчали.
– Вот ты, когда голодный, хорошо ли тебе? – неожиданно спросил отец Тимофей.
Сергей улыбнулся:
– Когда я голодный, я зверь. Пацана если и ударю подзатыльником, то только с голодухи. Так-то я добрый. Но с голодухи… А если еще рюмку-другую приму… Я самогон варю отменный. На продажу, ну, и вообще для жизни.
– А теперь представь, что у тебя голод есть, только духовный. И как жить? Постоянный когда голод – хорошо ли?
Сергей явно вопроса не понял, но, конечно, постеснялся признаться. И потому ответил по-своему:
– Тут вы в чем правы? Без Бога я уже жил. Теперь надо с Богом попробовать. Вдруг действительно лучше будет.
«Господи, – едва не взмолился отец Тимофей. – Ну отчего ж они такие нелепые, Господи! Самогон варить умеют, а что такое вера христианская, не знают вовсе!»
Но тут же остановил свои мысли. Вспомнил, как перед самой смертью каялся отец Филарет, что не хватало ему доброты на людей.
Отец Тимофей посмотрел на Сергея. И заставил себя увидеть доброго человека, отца семейства, который просто не удосужился познакомиться с Богом. Ведь не вина это его, а беда.
– Вы объясните, как к Богу прийти, – попросил Сергей. – Я смышленый, я пойму. Интересно мне, понимаете? Вообще-то мне мало чего интересно, как-то все само идет и идет– без интереса. Интересно… Вдруг что-то новое, да? Может, мне сразу… Как это? Покреститься?
– Крещение принять – не воды испить: сразу нельзя, – сказал настоятель строго.
И отец Тимофей начал объяснять. Одному, отдельно взятому работнику молокозавода города Забавино.
И не день разговоры шли и не два.
Сначала рассказал про английского художника Уильяма Ханта, который жил аж в середине девятнадцатого века. Точнее, даже не про художника, а про самую его знаменитую картину «Светоч мира», на которой изображен Иисус Христос. Спаситель осторожно стучит в обычную дверь, которой, видимо, никто давно не пользовался. Но самое интересное, что на двери нет ручки – она открывается только изнутри.
– Понял ли притчу? – спросил отец Тимофей и тут же увидел ужас в глазах Сергея.
Священник улыбнулся. Улыбка говорила не о превосходстве знающего над неучем, но поддерживала идущего к знанию человека.
– Человек сам должен впустить Бога, открыться ему, – продолжая улыбаться, сказал отец Тимофей. – Вот о чем Хант картину написал. Господь – не вор. Он в человеческую душу не ломится, ждет, пока ему человек сам откроет.
Сергей слушал внимательно, не перебивал.
Он приходил каждый вечер. Однажды принес свой самогон. Тимофей не отказался – выпили по рюмке и продолжали беседу.
Настоятель читал вслух Евангелие, иногда объясняя трудные места.
Сергей признался, что ему никто никогда не читал вслух, а это оказалось интересным занятием. И даже решил читать вслух сыну. Сам-то парень книжки в руки не берет, но если отец будет читать – может, приноровится.
Сергей просил иногда Евангелие взять с собой: хотел перечитать то, что ему особенно понравилось. И на следующий день задавал священнику вопросы, на которые тот отвечал подробно и с удовольствием.
Отец Тимофей не в первый раз замечал: если человека призвал Господь, то действительно, как жаждущий – воду, он начинает впитывать в себя все, что говоришь ему о вере и о Боге. Непонимание – да, бывает. Споры – нет. Человек слушает все, что ему говорят так, словно давно хотел услышать и вот наконец дождался.
Пришло время, и отец Тимофей сказал Сергею, что тот готов к крещению. Сергей покраснел и ничего не ответил, только голову опустил и замер.
И когда отец Тимофей крестообразно подул на Сергея и произнес, обращаясь к Богу: «Изгони из него всякого злого и нечистого духа, скрытого и гнездящегося в сердце его», – Сергей смотрел на него гордо, словно получал какую-то очень важную награду.
Между тем Сергей рассказал кому-то про отца Тимофея: мол, появился в Забавино такой добрый человек, который готов с каждым поговорить и любого выслушать. Те разнесли эту весть своим друзьям, те – своим.
Люди не доверяли начальству, но верили друг другу, ибо без этого доверия – от каждого к каждому – было просто не выжить.
Постепенно Храм стал оживать.
Тимофей заметил, что в основном люди приходят в Храм послушать его проповеди и поговорить. Причем не только со священником, но и друг с другом. Слово Божие порождало в забавинцах необходимость в слове человеческом.
Жители Забавино и не подозревали, что они нуждаются в общении. Что им нравится, послушав проповедь, не расходиться, а сидеть в таинственной тиши Храма и вести беседы про жизнь.
Но, однажды испытав эту доселе неведомую тихую радость, чувствовали: трудно будет теперь без нее обходиться. Оказывается, существует в жизни нечто, практический смысл чего осознать не получается, однако жить без этого уже никак нельзя.
Не сказать, чтобы таких людей было очень много, но они находились. Особенно радовало Тимофея, что их становилось не меньше, а все больше и больше.
И вот однажды пришел отец Тимофей на вечернюю службу и видит: церковные скамейки сдвинуты вкруг, на них стоят пара бутылок самогонки и всякая снедь. На скамейках сидят улыбающиеся забавницы, явно собираясь пировать. Прямо в Храме, напротив алтаря.
Отец Тимофей вскипел гневом, глаза налились кровью, что бывало с ним крайне редко. Уже поднял он руку и открыл рот, чтобы выставить наглецов из Храма.
Тут поднялся Сергей:
– Может, мы чего и не так делаем, отец Тимофей, так ты прости нас, несмышленышей. Поговорить захотелось по-человечески. А где еще в Забавино и поговоришь, как не в церкви? А как еще и поговоришь, если без самогона?
И пронзила Тимофея мысль, смыла пелену гнева с глаз, заставила руку опуститься: «Этих людей и так отовсюду выгоняют. Всегда. Всю жизнь. Разве можно зло длить? Разве пристало несмышленышей ругать за то, что они – несмышленыши? Их разве в том вина? Неумелые, нелепые, но ведь они пришли сюда для разговора, то есть для того, чтобы раскрыться друг другу. Они хотели сделать то, чего, может быть, не делали никогда в жизни. Да, их поведение ужасно. Но просто накричать на них и выгнать – значит, изгнать из той новой жизни, в которую они только-только начали делать первые шаги».
Чтобы успокоить себя и окончательно утишить злость, отец Тимофей улыбнулся. Так с улыбкой и начал свою речь.
Он говорил о том, что Храм – не просто дом, у которого есть стены и потолок, две у него
