Трое - Георгий Иванов Марков
Когда случилась авария, и лифт неожиданно остановился, все прекратили работу. Позвали солдата, проходившего мимо. Спросили, сможет ли он спуститься в шахту и соединить поврежденный кабель?
Она тогда по его лицу поняла, что дело ему совсем незнакомое. Но он, будто отгадал ее мысли и ответил:
— Могу!
Она знала, что он сам не верит в то, что сказал.
Сашо спустился на веревке в шахту, полчаса провисел в воздухе, но устранил неисправность.
Тогда Данче вызвалась постирать ему рубашку. Когда она терла мылом эту грязную, с пятнами солдатскую рубашку, то она невольно подумала, что ее трусливый муж никогда бы не спустился в шахту тридцатиметровой глубины, даже если бы его заставили. Он бы визжал, молил и хныкал…
Сашо что-то ей говорил. Что именно? Все равно она не помнит. Это могло быть что угодно, она не понимала, так как вся покорилась его голосу, будто впервые слышала человеческий голос…
— …Пятью семь… тридцать пять… плюс двадцать четыре… плюс… плюс…
Нет, это другой голос, не тот! Она открыла глаза. И снова видит неподвижную спину. Испугалась, как бы золотой свет не ушел, и поспешила зажмуриться. Золотой свет остался с нею.
В поле они были только вдвоем… Он шел по своим солдатским делам. А она? Чего ей здесь надо? Нужно было что-то придумать в оправдание. Нельзя же было признаться, что она бежала целый километр, чтобы его догнать… Она боялась, как бы он не принял ее за гулящую женщину, как бы другие не узнали, не узнал бы Марин… И вдруг, все эти мысли ушли куда-то, и она осталась в трепетном ожидании. Она почувствовала, что перед нею еще мальчик. Все у него было детским, наивным. Это неправда, будто все мужчины одинаковы, и вообще неправда, что все люди одинаковы.
Он послал ей письмо глупое-преглупое! Наверное он переписал из какого-нибудь старого альбома… Пышные затейливые фразы, шаблонные уверения в любви и куча других глупостей. Как она смеялась. И, конечно, поняла: переписал он эти слова не потому, что у него не было своих, а оттого, что так ему казалось убедительнее…
На прошлой неделе давали зарплату. После обеда в цехе неожиданно разревелась Недка. Она потеряла кошелек со всей зарплатой. А может быть, его просто украли. Данче искренне ей сочувствовала. Если бы не этот скряга Марин, то она наверное отдала бы ей половину своей получки. И в этот момент она снова увидела Сашо. Он шел за водой. Она подбежала к нему и все рассказала.
Он ничего не ответил. Но на следующий день пришел.
— Возьми, — сказал он, протягивая ей деньги. — Передай Недке! Наши в складчину собрали!
Ей хотелось расцеловать его на виду у всех…
Плотный хруст.
Это муж ее встал и потягивается. Заметив, что она не спит, обращается к ней.
— В выручке на тридцать три лева больше! Это от воды с сиропом! — говорит он с самодовольной улыбкой. — Тридцать три лева! Дневной заработок инженера!
Словно кто-то облил постель ледяной водой. Ее стало знобить от холода под одеялом.
Марин снимает ботинки.
— Ничего нечестного в этом нет! — спокойно говорит он. — Может недостача случится, а тут уже готова экономия… Никто не может придраться. Только нужно каждый день проверять выручку.
Раздевается.
И так каждый вечер. Проверяет счета, подсчитывает выручку. Все лишнее прячется в гардероб, в ботинок. Сколько раз Данче снился этот странный ботинок…
И так каждый вечер…
Она останавливает на муже свой взгляд. И не видит ничего, кроме его груди… волосатой, нескладной, противной груди…
Наступает какая-то странная тишина. Она цепенеет, грудь замирает, невозможно дышать.
Остаются только часы.
Тик-так… тик-так… Данче видит стрелки. Они сошлись точно на цифре двенадцать. В двенадцать часов начинается новый день! В двенадцать часов кончается старый!
Ей в голову приходит яркая мысль:
— Почему в жизни человека нет двенадцати часов, когда бы отбрасывалось все старое и приходило бы новое?
Он приближается к кровати в расстегнутой пижаме.
Данче не дожидается его. Она вскакивает с постели, быстро набрасывает платье и, пока он изумленно застывает, быстро выбегает из комнаты.
С этого и началось.
5
«В воображаемом мире красоты никто еще не встречал мух.
Поэтому мухи так яростно оплевывают любую красоту, которой коснутся!»
Эту истину Данче вычитала откуда-то или открыла сама.
— Данче! — зовет Марин и потягивается. — Дай сигареты!
Никто не отвечает.
Он вскакивает с постели.
— Данче!
В комнате никого нет. Марин вскипает.
— Опять пошла куда-то! Шлюха! — он быстро одевается, заглядывает в гардероб, чтобы определить, в каком платье вышла жена. Ищет и туфли. Ничего особенного. Он раздражается еще больше. — Значит, вот почему она отдала ребенка матери! Ну ладно! — он угрожающе машет рукой. — С завтрашнего же дня ребенок будет тут! Пусть только посмеет снова его отвести!
Не расчесывая сбившихся волос, он идет на кухню. Но и там ничего, что навело бы его на след жены.
Марин задумывается. Куда же она могла пойти? К соседям в гости? В дом напротив! Поболтать, погулять, а может… Он уверен, что она там, где не следует.
Он вспоминает сцену на футбольном матче. Сашо! Страшное дело! Сашо!
Как она только посмела! Если с ним, он сразу же ее прогонит! Навсегда! Кормить больше не будет! Вон!
Он тоже, как большинство мужей, убежден, что кормит жену, хотя ее зарплата больше его собственной.
Марин надевает шлепанцы и звонит к соседям. Он знает, к кому обратиться. Соседка — бесплатное справочное бюро всего городка.
— Данче? Нет, не у нас! Кажется, полчаса назад видела ее возле лесочка… Такая хорошая погода, мы тоже думаем выйти с детьми… прогуляться! — кончает она с недвусмысленной интонацией.
Это уж чересчур.
Марин возвращается к себе, сует в карман большой кухонный нож, мучаясь от сознания, что не решится пустить его в дело, выбегает из дому и спешит к леску.
Выскочив на улицу, он соображает: «Что это я кинулся! Эта сплетница, наверное, растрезвонила уже, и все выйдут смотреть спектакль. Раз случилось — случилось. Как ни бегай, как ни мечись, все то же!»
Ему кажется, что самое лучшее — вернуться домой и положить нож на место. Но, вспомнив насмешливую ухмылочку Сашо, он раздумывает. Снова идет к лесу. Но теперь не спеша, насвистывая. Ему даже странно, как это его трясущиеся губы могут еще свистеть.
— Если застану ее с этим, убью!.. — предвкушает он. — Отделаю на славу.
Ему уже ясно, что «тот» не может
