Разноцветные шары желаний. Сборник рассказов - Нина Шамарина
– Подожди-подожди, – голова у Лёхи шла кругом, он не въезжал, о чём говорит Танюша. Две революции, говоришь? Нет, про страну не объять сейчас. Главное скажи:
– А двухтысячный! Двухтысячный как наступил? Как мы ждали?
– О-о, – Танюшка засмеялась, – в ночь с 1999-го на 2000-й Ельцин сказал, что он устал. – Ельцин, – пояснила она, – президент после Горбачёва, единственный, кто таким образом в отставку вышел. Не умер, не свергли, сам ушёл.
– Нет, не объять сейчас всего, не петрю совсем. Давай про семью.
– Про семью – проще, – Танюшка улыбнулась, но как-то безрадостно.
Дочки наши выросли, замужем обе, детки у обеих, мальчик и девочка, засветилась Танюшка. – Ты не работал, пил, я купила тебе комнату, там и живёшь. Звонишь изредка, всё время с разных номеров, денег клянчишь. Я даю, хотя каждый раз себя ругаю за это, что ещё за алименты такие? Сначала всё таскался, но потом я пригрозила уехать – прекратил. Последние лет пять – не видела тебя.
Танюша, слегка запнувшись, продолжила:
– Странный какой разговор. Я тебе на полном серьёзе рассказываю о твоей жизни. Не ударялся головой, точно? Или кто-то из нас с ума сошёл.
***
Он шёл по знакомой дороге, почти не видя её. Многое оставалось прежним, только появились всё какие-то ограды и заборчики, и там, где раньше шёл напрямик, теперь приходилось обходить, петлять и возвращаться к началу. Только Лёхе на всё уже наплевать. Две его жизни, как два куска ткани разной фактуры и разного цвета, никак не соединялись в ровное полотно. Между той, переливчатой и бирюзовой, пронизанной солнцем, текучей, как морская вода в солнечный день, и теперешней – тяжёлой и душной, как солдатское сукно, должен быть какой-то буфер. Иначе они никак не стыковались. Рвались мысли, как нитки, невозможно даже представить, что он, Лёха, жил как-то вне своей семьи. Не мог, не мог, не мог! Лёха размахивал руками, выкрикивая свою боль и непонимание, поднимал глаза к небу. Он хотел только одного: вернуться. Вернуться в восемьдесят восьмой и прожить эти двадцать девять лет со своей семьёй и со своей страной. Пусть тяжело, пусть бандиты. Или умереть там же, только не так, как сейчас: идти куда-то по адресу, записанному на бумажке, и вспоминая сухие, подёрнутые отвращением глаза любимой жены.
Стоп. Лёха остановился. А зачем его перенесли сюда? Лёха посмотрел на серое беспросветное небо, как будто хотел увидеть тот, уходящий в сверкающую за облаками высь, огромный пинцет. Он не верил ни в какого-либо бога, ни в инопланетян, ни в параллельные миры. Как Танюша сказала? «Телефон – современный бог»? Этого он пока не постиг, и неизвестно, сможет ли постигнуть. Но, размышляя логически, Лёха представил себе время спиралью, витки которой протяжённостью двадцать девять лет, плотно прилегают другу к другу, существуя и последовательно, и параллельно одновременно. В каждом из этих витков человек живёт последовательно, но одновременно в разном возрасте на каждом витке. Каким-то образом Лёха не упал, как можно бы, в крайнем случае, ожидать, на предыдущий виток, а вознёсся на следующий, выше.
«Может, я умер?» – подумал Лёха отстранённо, но снег лепил в лицо так осязаемо, окна домов светились так ярко и разнообразно, машины гудели так отчётливо, что Лёха, не додумывая эту мысль, вернулся к предыдущей. И тут он понял. Не важно – кто, не важно – как, важно – зачем. Ему дали шанс прожить кусок жизни ещё раз. Как мастерица, обнаружившая в причудливом узоре лоскутного полотна кусок, не подходящий по цвету, заменяет его на другой, нужный. Это не просто, но возможно.
Значит, Лёха – счастливец! Наверное, никому из живущих не выпадало такого подарка – считать прожитую жизнь черновиком, начать тот же кусок жизни «с чистого листа». И тогда результат будет другим, таким, каким и предполагался с той самой минуты, когда в юности на пляже Рублёвского водохранилища Лёха познакомился с Танюшкой и понял, что дальше его ждёт только счастье.
Необходимо решить единственную задачу: как вернуться в ту отправную точку, как соскользнуть вниз на свой чудесный виток, как привести в обратное действие механизм, его в этот век доставивший?
Во-первых, вернуться домой, к Танюшке, ведь оттуда он поехал на работу в этот день? Значит, где-то там проходит тот невидимый бракованный шов цельного полотна его жизни. Начать движение оттуда. Может, тогда он проснётся на Автозаводской, опустит пропуск на второй проходной, пройдет мимо дедушки Ленина с протянутой к победе коммунизма рукой, мимо ёлок и мимо кузовного цеха. А после смены вернётся домой, и Танюшка обнимет его, а потом будет смотреть, как он ест, и смешно рассказывать то, что произошло с дочками, пока он работал. Будут тикать часы на стене, капать вода из крана (поменяю прокладку в выходной), и мир будет полон, и жизнь впереди – долгой и прекрасной.
Но нет. Сегодня уже очень поздно. Танюшка спит, наверное. Завтра. Он доберётся сейчас до той квартиры, адрес которой записан у него на бумажке, и переночует там всего только раз – с этого дня на следующий. Потому что завтра, он придёт к себе домой, в тот дом, из которого ушёл недавно и попробует ещё раз всё объяснить жене. И даже если она не поймёт, поедет на завод и проникнет в эту чёртову щель, где бы та не находилась, и поменяет, поменяет – не сомневайтесь! – гнилую ткань своих ошибок на новую, совпадающую по цвету и фактуре с предыдущим жизнерадостным куском. Лёха приложил пуговку на связке ключей к небольшой площадке (Танюшка научила), дверь легко поддалась, запищав. Поднялся на лифте, открыл дверь. Квартира жила своей жизнью. В коридоре горел свет. На кухне уставленной несколькими столами, как в любой коммуналке, орали и мутузили друг друга несколько человек. Лёха взглянул искоса. Один из мужчин с длинными волосами, стянутыми резинкой в пегий хвост, и стоящий к Лёхе спиной, вызвал у него неясное томление. Но Лёха, не заостряясь, прошёл в свою комнату (первая дверь направо, после кухни), включил свет (рука нашарила выключатель привычно и безошибочно), обозрел полупустую комнату и, сделав два шага, рухнул, не раздеваясь, на несвежую постель.
***
Татьяна Николаевна всё смотрела и смотрела в темноту
