Борис Штейн - Донный лед
- Табель работ, - потребовал Зудин.
Истомин достал из потрепанной папки табель.
И тут начался тот самый памятный разговор, который превратил Истомина в непримиримого врага начальника мехколонны. Он и раньше, просто на взгляд недолюбливал Зудина, а теперь стал его определенным врагом.
Прежде всего Зудин прогнал из вагончика молодежь. Он просто посмотрел на Славика и Петра и коротко сказал:
- Погуляйте.
Когда двери за молодыми людьми захлопнулись, Зудин закурил, предложив предварительно Истомину. Истомин тоже закурил.
- Где сейчас "Интер"? - спросил Зудин.
- На дороге, где же ему быть, - мрачно ответил Истомин.
- Так. Кто работал на нем в воскресенье?
- Клебанов, кто! - ответил Истомин совсем уж грубо и пожал плечами.
Но Зудин такие мелочи, как тон, в расчет не принимал.
- И Клебанов до конца смены работал?
- Ну!
- Моторин приехал в воскресенье вечером?
- А когда же! Со всеми приехал на "дежурке"!
- Так, - сказал Зудин и замолчал, попыхивая "беломориной".
Истомин тоже молчал и тоже попыхивал, хотя понимал уже, куда клонит начальство.
- Ну и что же случилось за одну ночь простоя с бульдозером, что - его ремонтировали восемь часов?
- Какие восемь часов, - совсем уж глупо пробормотал Истомин.
Они сидели за старым колченогим столом друг против друга - Истомин на койке, а Зудин на грубо сколоченной лавке.
Зудин загасил папиросу и развернул табель, чтобы Истомину было видней:
- Вот восьмерка, а вот "р" - ремонт. Или не твоей рукой проставлено?
- Моей, моей, - проворчал Истомин, наливаясь злобой. Он сильно краснел, когда злился; мясистые щеки, крупный нос и массивный подбородок - все делалось пунцовым, даже глаза наливались красным каким-то отсветом.
Но Зудин его злость в расчет не принимал.
- Так, - сказал он, - так. И что за ремонт?
И забрал табель к себе.
- И что за ремонт шестьдесят шестого "Магируса"? И шестьдесят восьмого? И сорок девятого?
- Сорок девятый, - сказал Истомин с вызовом, со скандалом в голосе, мне на квартиру дрова возил. Распилил "Дружбой" и свез. Нельзя? - Он уже кричал. - Нельзя? Месяцами сижу на участке - о жене нельзя позаботиться?
- Нельзя, - спокойно сказал Зудин и опять закурил, предложил Истомину и стал ждать, пока Истомин накричится. Крик его он тоже не принимал во внимание.
Но Истомин кричать больше не стал. Он стал закуривать. А одновременно закуривать и кричать у него не получалось.
- Во-первых, - продолжал Зудин, - машину с линии снимать нельзя никогда. Во-вторых, есть для этого разъездная бортовая машина. В-третьих, дрова тебе не нужны, потому что к холодам будет центральное отопление, а пока что всем розданы мощные электрокалориферы, и тебе в том числе. В-четвертых, дрова вы с водителем на сорок девятом действительно заготовили, только не для своих жен - они им не нужны, а загнали их в Душкачане или в Холодной - я еще выясню где, а деньги пропили. В-пятых, это частности, а я спрашиваю, что за ремонт был в понедельник у одного бульдозериста и пяти автомашин, где ремонтная ведомость, перечень израсходованных материалов, запчастей и принадлежностей и где росписи о получении инструктажа по технике безопасности перед началом производства ремонта?
Вот так, - сказал после небольшой паузы Зудин, вовсе не дожидаясь ответов на свои вопросы. - Вот так. А в-шестых, можешь не отвечать, я сам тебе скажу. Никаким ремонтом никто не занимался, а занимались пьянкой и опохмелкой. Так или не так? А ты за то, что они занимались пьянкой, расшатывали свое здоровье, да еще техника простаивала, что само по себе уже убыток государству, ставишь им восьмерки и, стало быть, собираешься платить из государственного кармана.
Истомин слушал все это, сжав губы и выкатив глаза, и папироса в его пальцах погасла. Зудин дал ему прикурить от зажигалки и закончил совершенно спокойно:
- Да ты знаешь, что ты преступник и тебя надо судить?
От этих тихих слов Истомин поднялся во весь свой богатырский рост, он буквально навис над маленьким и сухим Зудиным и заревел в гневе и в истерике, упираясь в стол кулачищами:
- Пошел ты к такой-то матери! Много ты понимаешь в наших делах, сопля зеленая!
Но и этот его рев и ругань Зудин не принимал во внимание.
Он просто показал Истомину табель и спросил:
- А что тут понимать?
Потом сложил табель вчетверо и, вложив в бумажник, спрятал в карман. Нельзя сказать, чтобы он сделал это как-то особенно демонстративно. Да здесь особенной демонстрации и не требовалось. От этого скорей делового, чем демонстративного жеста Истомин сник, замолчал, только насупился еще сильнее.
Молчал и Зудин.
Так они молчали минут, наверное, пять, не меньше. Потом Истомин, словно решившись, сказал "ладно!" и стал развязывать тесемки своей обтрепанной папки. Раскрыв папку, сунул Зудину под нос какой-то лист, сказал "вот!" и отвернулся.
Зудин принялся разглядывать бумагу. Это был точно такой же табель, за эту же самую неделю, только в тех клеточках, где в первом табеле стояло "р", здесь стояло "п" - прогул.
- Это что еще за двойная бухгалтерия? - удивился Зудин.
Истомин не сразу ответил. Он как-то обмяк - плечи будто опали, голова опустилась и голос полинял, скорее всего оттого, что Зудин никак не прореагировал на его истерику и прямое оскорбление, не то чтобы сдержался, а просто не прореагировал, не заметил самым естественным образом. Промелькнула мысль, что Зудина на горло не возьмешь, что он и сам умеет, если надо, глотку драть, но ему не надо, он свое уже оторал, и для него все это семечки. И от этой мысли Глеб Истомин скис, сломался, потух.
И он стал искать мира с Зудиным, улыбнулся виновато и проговорил уже искательно:
- Сейчас все объясню...
Но и этот искательный тон Зудин не принял во внимание.
Он просто стал ждать объяснения, и все.
- Понимаешь, Герман Васильевич, они что прогуляли, то прогуляли. Но отработают. Как чуть заартачится - я ему этот табель под нос: мол, хочешь, чтоб прогул пошел в бухгалтерию? И он как миленький. Надо - дров заготовит и территорию приберет. Прогульщики - они самые послушные бывают. А за понедельник он мне отработает, нормально получается.
- Так, - сказал Зудин, - нормально.
И посмотрел на Истомина, даже можно сказать, с интересом.
Надо сказать, что Зудин не с луны свалился сюда, в мехколонну и на прорабский участок старшего прораба Истомина. Он прошел все ступени служебной лестницы дорожного строителя - от подсобного рабочего до начальника мехколонны. Долго работал бульдозеристом - хорошим бульдозеристом был, потом, по мере окончания старших курсов института, - участковым механиком, старшим прорабам, главным механиком, главным инженером.
Так что он не с неба свалился и знал, что бывают между рабочими и прорабами конфликты, знал, что бывают сбои не только у техники, но и у людей, знал, что нельзя покрывать пьянство и разгильдяйство, знал также, что нельзя-то нельзя, а бывают случаи, когда следует поступить через нельзя все бывает. Все это Зудин знал, все видел, все испытал. Но такого, чтобы мастер, прораб использовал самый натуральный шантаж как рычаг власти, он не встречал ни разу.
Поэтому он и посмотрел на Истомина с интересом, сдерживая подкатывающую к горлу волну негодования.
Истомин уже жалел, что раскрыл свою двойную бухгалтерию, он понимал, что просчитался, зашел не с той карты и вместо сочувствия вызвал в начальнике непримиримость, которую тот пока дипломатично скрывает. В то же время он вспомнил, как юлил однажды тот же Моторин, как упрашивал не ставить прогула, как - классный бульдозерист! - мыл полы в вагончиках, он вспомнил это и усмехнулся.
Зудин понял эту усмешку, он словно расшифровал этого человека, читал его мысли, но выводов не делал, рано было делать выводы.
Он снова достал бумажник и извлек из него расчеты геодезиста.
- Давай проверим твои кубы.
Эта проверка тоже не предвещала ничего хорошего.
Вернувшись с участка, Зудин сочинил тогда убийственный приказ со строгим выговорам и с удержанием трети зарплаты, но что треть прорабской зарплаты по сравнению с тем перерасходом заработной платы, который Зудин фактически вскрыл!
Он написал заявление в партийное бюро, но с разбором дела на партбюро пришлась отложить. Секретарь - он же зам по общим вопросам - был тогда в командировке: доставал запасные рессоры для "Магирусов". А потом Истомин получил травму ноги, которую Сеня Куликов умудрился оформить как производственную. На самом же деле он просто напился на дне рождения у Моторина и, возвращаясь домой в сильно пьяном состоянии и буйном настроении, свалился в яму и сломал ногу.
Теперь он пребывал дома с загипсованной ногой и копил злобу на Зудина, на Славку, на геодезиста Петра и на всех, кто попадал в круг его невеселых мыслей.
БАЛОК ВАЛЕНТИНЫ ВАЛЕНТИНОВНЫ
ПОЛГОДА НАЗАД И РАНЕЕ
