Ал Разумихин - Короткая жизнь
В отношении Ботева к людям не было никакой неопределенности. Всегда можно было понять, почему он поддерживает знакомство с тем или иным человеком. Он всего себя отдавал делу и требовал того же от других. Каждый человек, был убежден Ботев, обязан приносить пользу своей родине. Он видел людей насквозь, его невозможно было обмануть, и с ним нельзя было быть неискренним.
Впрочем, в окружении Ботева имелся человек, которого никак нельзя было посчитать ни искренним, ни прямодушным. Было в нем что-то настолько неприятное, что я просто не понимал, как Ботев водит с ним знакомство. А человек этот часто показывался вместе с Ботевым: и в "Трансильванию" Ботев с ним заходил, и домой к себе приводил, и у Каравеловых с ним показывался. Это был тот самый молодой человек с колючими глазами, который вместе с Ботевым провожал меня от Каравеловых в гостиницу и назвался при прощании Флореску.
Я, конечно, не осмеливался задать Ботеву вопрос, почему он дружит с этим типом, и объяснял их близость банально: мол, противоположности сходятся. Однако сам Флореску дал мне повод заговорить о нем с Ботевым.
Осень кружилась на улицах Бухареста. С деревьев облетали листья. Начались продолжительные дожди. Я возвращался из гостей. Меня нет-нет да и зазывал к себе кто-нибудь из моих новых болгарских знакомых. Наступил сравнительно поздний час, я торопился и с душевным облегчением приближался к дому Добревых, ставшему на время моим домом.
Не успел я подойти к двери, как от стены отделился некто в длиннополом пальто, в шляпе с опущенными полями и схватил меня за руку. От неожиданности я отпрянул, но незнакомец цепко держал меня. Это был Флореску!
- Что вам надо? - спросил я, стряхивая его руку.
- Пойдемте, - сказал Флореску, указывая на дом Добревых.
Мне вовсе не хотелось его приглашать. Но он и не ждал приглашения, вошел в дом, точно он был здесь хозяином, а я гостем. Не раздеваясь, он придвинул к себе стул, сел и уставился на меня так, точно я в чем-то перед ним провинился.
- Вы хотите стать честным человеком? - неожиданно спросил Флореску.
Можно подумать, будто я был уличен им в бесчестном проступке. Самое неприятное заключалось в том, что у меня не хватало характера выставить его вон.
- А я и есть честный человек, - промямлил я.
- Вы готовы пожертвовать собой ради общего дела?
Я что-то невнятно пролепетал. Но Флореску принял мое бормотание за утвердительный ответ. Он принялся меня допрашивать. Не спрашивать, а допрашивать, иначе невозможно определить его манеру обращаться: зачем я приехал? с кем связан в Москве? с кем встречаюсь здесь? каково мое имущественное и семейное положение?
- Вам предоставляется возможность вступить в "Народную расправу", революционное сообщество, представителем которого я здесь являюсь, - резко, точно скребя гвоздем по стеклу, объявил Флореску. - Вы готовы?
- А что это за сообщество? - спросил я.
Флореску саркастически усмехнулся:
- Так я вам и сказал! Сперва надо заслужить доверие!
Но у меня не было даже малейшего желания завоевывать его доверие. Мне вообще не нравился весь этот разговор.
- Будете ужинать? - спросил я.
- "Ужинать"! - горестно повторил Флореску. - Вы сразу обнаружили свою сущность...
В доме было тихо, вечерами моих хозяек никогда не было слышно. Мать и дочь были удивительно деликатны, ужин они оставляли мне на кухне, и, приходя домой, я всегда брал его сам.
- Ужин, - повторил Флореску еще печальней. - Нет, мне нужно другое...
"Сейчас он попросит у меня денег", - подумал я, вспомнив, как он потребовал у меня деньги возле гостиницы.
Но он был не лишен гордости.
- Нам нужны люди, - грустно произнес он. - А вы...
Флореску поднялся.
- Если кто-нибудь узнает о нашем разговоре, вам несдобровать, - шепотом пригрозил он мне на прощанье.
И исчез так же таинственно, как появился.
Тем вечером я долго не мог заснуть. Странный все-таки тип Флореску. Он производил двойственное впечатление: с одной стороны - мелочность и фанфаронство, с другой - какая-то одержимость и уверенность в себе.
Утром я пошел в типографию за свежим номером "Свободы" и встретил там Ботева.
- Вчера у меня был Флореску, - сообщил я ему. - Не могу понять, что ему от меня надо.
- Что-нибудь да надо, - сказал Ботев. - А что он вам предлагал?
- Предлагал вступить в какую-то "Народную расправу".
- Он что, в Россию вас собирается посылать?
Ботев, видимо, знал, о чем вел речь мой вчерашний посетитель.
Я, впрочем, ничего не понимал и откровенно признался Ботеву:
- Не знаю, кто такой этот Флореску, но мне он не нравится, и мне непонятно, что может вас связывать с ним.
Ботев снисходительно поглядел на меня.
- Он может вам нравиться, может не нравиться, но это настоящий революционер. Известный не только в Бухаресте. В России, кстати, многие его знают. Я познакомился с ним два года назад. Его настоящее имя - Сергей Нечаев.
Мне, однако, это имя ничего не сказало.
- Неужели не слышали? - удивился Ботев. - О нем писали все русские газеты.
Тут я вспомнил. Года полтора назад газеты действительно писали и о Нечаеве, и о нечаевцах. Он будто создал в Москве какую-то тайную организацию и, опасаясь разоблачения, вместе со своими сообщниками убил студента Иванова. Сообщников судили, а зачинщик бежал за границу.
- Это который убил студента Иванова?
- Да, он утверждает, что Иванов оказался предателем. - Ботев чуточку помолчал. - Он действует чересчур конспиративно, но это истинный революционер. Агенты царского правительства охотятся за ним по всей Европе. У него железная воля и неукротимая энергия. Он друг Бакунина и Огарева, и у него есть чему поучиться.
Ко времени нашего разговора Бакунин и Огарев порвали отношения с Нечаевым. Но Ботев об этом не знал, как не ведал о том и я. Нечаев же, само собой, ничуть не стремился распространяться на сей счет. Что-что, а подавать себя в выгодном свете он умел.
- А как он очутился в Бухаресте? - полюбопытствовал я.
- Ему грозила смертная казнь, - объяснил Ботев. - Он бежал в Германию, оттуда в Париж. Но его и там выследили агенты царской охранки. И вот теперь он скрывается в Румынии. Да и Россия отсюда ближе. К сожалению, у него нет необходимых средств - обычная беда всех революционеров. Думаю, что здесь он долго не задержится. У него есть возможность достать деньги...
Люди - не боги, пророчествовать им не дано. Все произошло иначе, чем предполагал Ботев, веривший, что Нечаев вернется в Россию делать революцию.
- Надежда найти средства для борьбы никогда не должна покидать революционера, - продолжал Ботев. - Любен задыхается от отсутствия денег, но не прекращает издавать "Свободу". Не хватает денег и на подготовку восстания в Болгарии, но мы их найдем...
- Не зайдете ко мне? - обратился я к нему. - Я хочу вам кое-что показать.
Ботев согласился.
- Вы квартируете у Добревых?
Он у меня еще не бывал, я не говорил ему, где квартирую, однако, оказалось, он знал, где и у кого я живу.
В тот день стояла переменчивая погода, небо хмурилось с самого утра. Но стоило нам выйти на улицу, как ветер разогнал осенние облака и засияло солнце. Оно, похоже, хотело сопутствовать Ботеву.
Придя ко мне, Ботев пошел поздороваться с Йорданкой. Выходило, он ее знал. И по нескольким словам, брошенным им вскользь о самом Дамяне, я утвердился в предположении, что тот в своих разъездах по Болгарии занимается не одной лишь коммерцией, но и выполняет поручения комитета, председателем которого был Любен Каравелов.
За стенкой раздался смех Ботева и - о чудо! - смех молчаливой Велички. Девушка смеялась так легко и охотно, что я не без зависти подумал о том, что никакой женщине не устоять перед Ботевым. Правда, я не замечал, чтобы сам Ботев отдавал предпочтение какой-то женщине.
Вскоре Ботев вернулся. Тем временем я успел достать из баула свой секретный пояс с кредитными билетами, который давно уже не носил на себе.
- Здесь около двух тысяч рублей, - сказал я, протягивая пояс своему гостю. - Хочу помочь вашему делу.
- Они понадобятся вам самому.
- Я недавно получил перевод из дома.
- Спасибо, но я не возьму, - возразил Ботев. - Вы еще в стороне от нашей борьбы. Поберегите их. Я собираюсь просить вас помочь в одном деле, и тогда они вам самому еще пригодятся.
Я больше не настаивал. Ботев лучше знал, что стоит делать и чего делать не надо. Обращаться же к нему с преждевременными расспросами не следовало, всему свой час.
Тут мне вспомнилась просьба, с какой обратилась ко мне в Балашовке Анна Васильевна Стахова.
- Вы знаете, у меня ведь есть еще и бриллианты, - внезапно сказал я, движимый каким-то еще не очень ясным мне самому побуждением.
Ботев удивленно глянул на меня:
- Какие бриллианты?
Я рассказал ему о серьгах и как они у меня очутились.
- Я хотел бы найти Елену. Спрашивал Каравелова, он заявил, что это невозможно. Но, может быть...
