Болеслав Маркевич - Марина из Алого Рога
— За своимъ дѣломъ приходилъ, почти робко проговорилъ "Книппердолингъ" и убралъ уже обѣ ноги свои со ступени.
— А какія это у тебя нынче "свои дѣла" завелись, что мнѣ они неизвѣстны? грозно крикнулъ Іосифъ Козьмичъ, — и кузнецъ, не отвѣчая и насунувъ обѣими руками шапку по самыя уши, спустился въ садъ и, ковыляя по дорожкѣ, исчезъ за ближайшимъ поворотомъ.
— А побаивается же онъ васъ однако! съ одобреніемъ и сочувствіемъ взглянулъ на Іосифа Козьмича князь.
— Знаетъ песъ, что на него палка есть, самодовольно проговорилъ тотъ. — Кабы не я, сгнилъ бы онъ давно въ Сибири! примолвилъ онъ, — и жизни сталъ не радъ, что такъ неосторожно уронилъ эти слова…
— Въ Сибири! воскликнулъ немедленно Пужбольскій. — За что?…
И онъ, и графъ обернулись на г. Самойленку съ такимъ вопрошающимъ, настоятельнымъ, показалось ему, выраженіемъ, что онъ увидѣлъ себя вынужденнымъ сказать болѣе, чѣмъ бы желалъ.
— Жена у него была, неохотно, сквозь зубы, пропустилъ онъ наконецъ.
— Ну?…
— Ну… и забилъ онъ ее до смерти, мерзавецъ!…
— И вы… вы это скрыли! съ ужасомъ проговорилъ князь.
— Скрылъ!…- недружелюбно и надменно повелъ на него взоромъ управляющій. — А по-вашему какъ, спросилъ онъ его неожиданно, — Сибирь хуже была бы ему наказаніемъ?… Когда я ему дозволилъ изъ усадьбы, дворовый онъ былъ, въ ту его теперешнюю кузню переселиться, такъ онъ отъ радости мало не обезумѣлъ… а то слонялся какъ тѣнь какая, два года сряду ни одной ночи на томъ же мѣстѣ ночевать не могъ… Скрылъ! повторилъ Іосифъ Козьмичъи, словно не могъ онъ самъ совладать съ наступавшими на него со всѣхъ сторонъ воспоминаніями, — можетъ быть, пробормоталъ онъ, — такія обстоятельства были, что…
Онъ не договорилъ и, отойдя на нѣсколько шаговъ отъ князя, наклонился къ кусту жасмина, подымавшемуся поверхъ балкона, очевидно рѣшившись не продолжать разговора.
— Les mystères d'Udolphe, par Anna Radcliffe! съ напускною веселостью молвилъ Пужбольскій, наклоняясь къ пріятелю:- на самомъ дѣлѣ его коробило…
Графъ не отвѣчалъ ни единымъ словомъ.
V
Кузнецъ тѣмъ временемъ, ковыляя и пошатываясь, — онъ былъ не совсѣмъ трезвъ, — пробирался изъ сада ко двору. Онъ былъ золъ и велъ идучи сердитую бесѣду самъ съ собою:
— Въ кои вѣки… увидѣли!… И пожалѣлъ… Графами также прозываются!… Погодно, говоритъ… А что погодно? Все Лаврентій проклятый! А тотъ… чтобъ его дьявола лысаго!…
Онъ остановился, озираясь кругомъ подозрительными глазами, и, сжавъ кулакъ, потрясъ имъ по воздуху по направленію дома.
— Все взялъ… все!… Дьяволъ!… О-охъ!… Не достать… высоко… не подѣлаешь ничего!… Заповѣди, говорятъ, не знаешь… Точно, — въ грѣхѣ… весь… не вылѣзти…
Онъ добрелъ такимъ образомъ до садовой калитки, отворилъ ее настежъ — и такъ и застрялъ въ проходѣ.
На встрѣчу ему, направляясь къ той же калиткѣ, шла легкими и спѣшными шагами Марина. Она была одѣта тщательнѣе обыкновеннаго, въ лѣтнемъ кисейномъ платьѣ: свѣжая лента вплетена была въ косу, на ноги надѣты ботинки на высокихъ красныхъ каблучкахъ; довольно длинная, расшитая въ-прозолоть черная кофточка, накинутая на плечи, связывалась впереди узломъ толстаго снура съ длинными шелковыми кистями по концамъ…
— Ишь ты! громко вскрикнулъ кузнецъ при видѣ ея. Она на ходу чуть не наткнулась на него.
Онъ не двигался и продолжалъ глядѣть на нее пристально, съ какою-то странною смѣсью злости и невольнаго восхищенія въ помаргивавшихъ глазахъ; на сухихъ губахъ складывалась неловкая, кислая улыбка…
— Что же, вы меня пропустите? спросила она, съ видимою неохотой подымая на него глаза.
Онъ отошелъ, не выдержавъ ихъ строгаго выраженія; она прошла въ калитку.
— Залетѣла ворона въ высокія хоромы! словно вырвалось у него ей вслѣдъ.
Она вся какъ полотно поблѣднѣла, обернулась и пошла прямо на него.
— Что такое, что ты сказалъ? дрожащимъ отъ гнѣва голосомъ спросила она, забывая современное вы, съ которымъ почитала она необходимымъ обращаться къ кому бы то ни было изъ "меньшей братіи".
— А ничего, барышня, ничего, внезапно переходя въ плаксивость, затянулъ онъ дребезжащимъ голосомъ, — про себя это я, про болѣсть свою… Не пожалуете-ли вотъ, матушка, безпалому, мнѣ, мази какой въ облегченіе?… Правая, то нога у меня отморожена, можетъ слышали?… Такъ маюсь съ нею, и моченьки моей нѣтъ…
— Обратитесь къ фельдшеру, рѣзко отвѣтила она:- нѣтъ у меня мази для грубіяновъ!…
Она ушла, невольно замедляя шаги; сердце высоко подымалось у ней въ груди… Она негодовала на необъяснимую, на ничѣмъ не вызванную ею дерзость этого человѣка, негодовала на себя за свою "негуманность": онъ, можетъ быть, дѣйствительно нуждался въ ея помощи, а она отказала такъ грубо, оскорбительно… Но нѣтъ, это вздоръ, онъ оскорбилъ ее, она слышала тѣ обидныя слова… и что хотѣлъ онъ сказать ими?… а мазь и прочее, это ложь, одинъ отводъ… И что она ему сдѣлала?… Это не въ первый разъ замѣчаетъ она нерасположеніе его къ ней… Онъ живетъ далеко и его почти никогда не видать въ усадьбѣ; съ тѣхъ поръ, какъ она воротилась изъ пансіона, изъ города, этому вотъ ужь третій годъ пошелъ, она видѣла его всего-на-все три, четыре раза… Но каждый разъ онъ, какъ вотъ теперь, старался видимо попадать ей на встрѣчу, и каждый разъ, встрѣчаясь, глядѣлъ на нее этими злыми глазами, улыбался этою скверною усмѣшкой… Его всѣ въ экономіи боятся, бабы вѣдуномъ почитаютъ, а Іосифъ Козьмичъ зоветъ "дрянь-человѣкомъ" и гонитъ прочь, какъ только гдѣ завидитъ… Развѣ изъ злости къ нему, въ Іосифу Козьмичу, ненавидитъ его дочь этотъ человѣкъ?… Странное и обидное для нея чувство: она, что, кажется, никого и ничего на свѣтѣ не боится, и гордится сама предъ собою этою своею неустрашимостью, она… да, это она чувствуетъ… ей страшенъ почему-то этотъ хромой кузнецъ!… Она вотъ сейчасъ, когда онъ это ей сказалъ, — и что хотѣлъ онъ этимъ сказать? — она не побоялась, прямо пошла на него, медвѣдя не побоялась бы пойти сейчасъ. А все же, — да, она это чувствуетъ, — она ни за что бы не хотѣла еще разъ встрѣтиться съ нимъ!… Онъ ей страшенъ, да, — она его боится… боится словъ его, сквернаго взгляда…
Такъ разсуждала Марина, подходя къ балкону, на которомъ, завидѣвъ ее издали, издали улыбался ей изъ-подъ рыжихъ усовъ князь Пужбольскій, запустивъ обѣ руки въ свою широкую бороду, — что всегда служило признакомъ розоваго расположенія его мыслей.
А "Книппердолингъ", не двигаясь съ мѣста, долго слѣдилъ за ея бѣлѣвшимъ и исчезавшимъ въ извилинахъ аллей платьемъ… Отмороженная нога его затекла, и онъ, съ болѣзненною судорогой на обезображенномъ лицѣ, ухватившись рукой за заборъ, перекинулся на другую ногу, продолжительно охнулъ и, махнувъ какъ-то неестественно рукой, пошелъ своею дорогой.
Появленіе Марины, словно вѣтромъ тучи, мгновенно разсѣяло то натянутое положеніе, въ которомъ, послѣ переданнаго нами разговора, чувствовали себя всѣ три лица, находившіяся въ эту минуту на балконѣ.
— Птичка пѣвчая! съ доброю своею улыбкой и какъ бы про себя сказалъ графъ, подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ минувшей ночи.
Она стояла внизу, не подымаясь на балконъ, и не слышала этихъ словъ, — но услышалъ ихъ Іосифъ Козьмичъ и широко и самодовольно осклабился.
— Всю ночь поетъ, людямъ спать не даетъ! съ громкимъ смѣхомъ проговорилъ онъ, ласково взглянувъ на Марину: — его льстило, что она такъ красива и такъ къ лицу одѣлась, и что все это, видимо, производитъ впечатлѣніе на людей, которые двѣ части свѣта, да, пожалуй, и еще какую третью, изъѣздили…
— Что такое? Она сдвинула брови… Къ вамъ Верманъ пріѣхалъ, передала она ему, легкимъ движеніемъ головы отвѣчая на поклонъ графа и Пужбольскаго, какъ бы давая имъ чувствовать, что только потому и видятъ они ее здѣсь, что Верманъ пріѣхалъ…
— А все то же, продолжалъ смѣяться Іосифъ Козьмичъ, — Что отъ голоска Марины Осиповны никому во дворцѣ спать не приходится…
— А вы развѣ слышали? быстро промолвила она, мелькомъ взглянула на усмѣхавшееся лицо Завалевскаго и зарумянилась вся.
— И не я одинъ, а вотъ и Владиміръ Алексѣевичъ тоже. Вы слышали? обратился г. Самойленко къ графу.
Тотъ утвердительно кивнулъ.
— Ну, вотъ это ужь вы напрасно киваете, не правда ваша! воскликнула она, прикрывая замѣшательство свое смѣхомъ:- изъ "графской спальни" нельзя слышать, что на дворѣ дѣлается…
— Я не въ спальнѣ спалъ, а въ кабинетѣ, сказалъ Завалевскій.
— Въ кабинетѣ! растерянно повторила Марина. — "Боже мой, неужели онъ меня видѣлъ?" съ ужасомъ подумала она.
— Да что ты тамъ внизу стоишь, не двигаешься? молвилъ Іосифъ Козьмичъ. — Ступай сюда, займи дорогихъ гостей, — а я пойду… Ты говоришь, Верманъ пріѣхалъ… Нашъ здѣшній Ротшильдъ, объяснилъ онъ, обращаясь къ графу, — монополистъ! Всѣхъ здѣшнихъ помѣщиковъ въ крѣпостныхъ своихъ обратилъ: какую цѣну положитъ, такую и берутъ… Со мною вотъ съ однимъ, хвастливо примолвилъ онъ, — не совладать ему! Съ самаго декабря держусь, шерсть не уступаю, — сказалъ по девяти рублей за немытую, такъ и будетъ!.. Затѣмъ, должно быть, и пріѣхалъ!…
