Виктор Ерофеев - Энциклопедия русской души

Русский смех -- поощрение нарушения. Все герои анекдота поступают не по правилам, но потому и смешно, отчего вызывают двойное чувство: отторжения и признания. Они высмеиваются; тем самым отчуждаются, но, по сути, на них ложится тень нашего понимания. Через анекдот происходит одомашнивание русского мира.

Русский ценится по анекдоту. Правильно рассказал -- значит, свой. Чужой не умеет рассказывать анекдотов. Чужой обязательно проколется. Через анекдот идет взаимопонимание. Доверие. Близость. Деловые партнеры, влюбленные рассказывают анекдоты. Анекдот рассказан -- выслушан -- на человека нельзя обижаться. Это грех. Он прошел в свои. Ему, девушка, надо "дать". Каждое наше действие со

держит в себе зародыш анекдота. Как и бездействие. Провалиться за пределы анекдота -- значит выпасть из русского мира.

Власть преследовала анекдот как попытку разгерметезировать ее миф. Анекдот развенчивает. Он -- дело. Но он развенчивает и того, кто рассказывает анекдот. Потому что анекдот примиряет с действительностью. Анекдот ободряет. Он откладывает решение вопроса на неопределенное время. Анекдот -- это русская церковь. Это конфессия.

Русские рассказывают друг другу анекдоты, чтобы поразмяться в смехе, прежде всего над собой, но есть предел, за который анекдот не выходит. Француз, американец, немец в анекдоте всегда хуже русского. Ясное дело: они в анекдоте неанекдотичны. Они ищут линию поведения. Русский -- без линии.

Анекдот -- единственная форма русского самопознания. Род терапии. Больше того, род выживания. С другой стороны, это род отчаяния. Любимые герои анекдота -- элита бестолковых людей. Бестолковщина не раздражает, а стимулирует. Не сообразили, не предусмотрели -- нарвались на реальность. Опростоволосились, опозорились. И смех, и грех. Мы коллективно бестолковы. Соборно -- без головы. Взялись за что-нибудь -- не получилось.

Вот -- анекдот. И почему мы так легко смеемся над собой? Но это -- не просто. Мы не любим; когда нам не прощают бестолковщины. Мы бестолковы в высоком смысле презрения к поверхности жизни. Это русская ценность -бестолковщина.

Анекдочивание каждого акта жизни есть форма ее проживания. Без анекдота русское существование было бы невозможно. Что же тогда заложено в голову русского, если он все видит через призму анекдота?

Русское слово подыгрывает анекдоту. В русском синтаксисе спрятан эмбрион анекдота. Анекдотический вирус. Избыточное воображение и недостаточная рефлексия. Из мира выхватывается и развивается до предела его несуразность.

Чукча -- гиперболизация русской бестолковщины, гипербестолковщина, которая, с русской позиции, кажется тотальной, а русские выходят умеренно разумными существами. Мы подставляем чукчей, беспомощно стремясь сократить беспредел собственной бестолковщины. То же самое, вроде бы, обереуты. Они довели до предела принцип интеллигентной бестолковщины. Культуру обокрали. И они крикнули страшным криком. Но анекдот не кричит. Даже не разговаривает. Он мычит и смеется, пережевывая культуру.

облом

Облом -- пещерный бог, прародитель Серого.

самопознание

-- Серый!

-- Ну?

-- Познай самого себя!

-- Это как? -- прищурился Серый.

-- Это как? -- прижал уши Серый.

-- Ты чего? -- не понял он.

интеллигенция

У меня с интеллигенцией вкусовая несостыковка. Интеллигенция любит арбузы, а я -- винегрет. Она -- за разум, а я -

за океанский бриз. Интеллигенция любит повести, а я -- рекламные щиты.

Интеллигенция -- секта борцов за народное счастье. У интеллигенции всегда одно и то же: как самодержавие, так плач по народу. А как революция -- русские свиньи. Интеллигенция подослала мне привет от учителя жизни.

-- Нельзя ли Серого использовать в мирных целях? -- спросили заговорщики.

-- Зачем? -- спросил я.

-- На благо народа.

-- Да распустите вы этот колхоз, -- отозвался я.

-- Если вы нам не поможете, -- сказала интеллигенция, -- мы вам больше не подадим руки.

Я засунул руки в карманы, а интеллигенция спрятала руки за спину.

как выйти из народа

Павел вышел из народа, а его отец, пьяница и драчун, так и не вышел. Павел осмыслил себя в осмыслении нужд народа. Это революционный выход из народа в романе Горького "Мать".

Второй, религиозный, выход из народа -- выбор монашества, сектанства, любой другой религиозной активности.

Третий -- бандитский. Бандит, принимающий самостоятельные решения, видящий свои интересы, поощряющий свои желания, скрывающийся от погони -расторможенный человек, то есть уже не народ. Народ любит такой выход из самого себя больше других и с удовольствием поет блатные песни.

Четвертый, художественный, выход присущ самород

кам типа того же Горького или Шаляпина и напрямую связан с талантом.

Пятый, карьерно-образовательный, затягивает на долгие годы, несет с собой все несчастья первого поколения интеллигенции и руководителей всех уровней. К этому выходу когда-то относился и потомственно-родовой, аристократический. Именно пятый выход порождает большие иллюзии насчет связи народа и власти, вызывает много недоразумений.

Каждый выходит из народа по-своему. Если из народа выходит муж, это не означает, что жена тоже выйдет. Где пролегает граница между народом и не народом, необратим ли переход? Можно снова опуститься в народ. Для этого достаточно опуститься. Выход из народа, как правило, сопровождается усилением европейских понятий, но они исчезают, если их не культивировать. Есть несколько приграничных положений. Это ниже-средний класс: парикмахеры, учителя младших классов, ветеринары, таксисты, продавцы, челядь, младший командный состав армии, шофера служебных машин ( в сущности, та же челядь), мастера на производстве. Выход из народа не имеет однозначного морального содержания, и даже революционный выход вместо борьбы за народное счастье может стать либо показухой, либо отторжением от народа, разочарованием в нем.

Чтобы вывести Россию на нормальную цивилизованную дорогу, необходимо всем русским до последнего человека выйти из народа. Нынешнее поколение молодежи начало широкомасштабный выход из народа, по крайней мере, по пояс.

Народ же останется, как сброшенная шкура, которую можно сдать в музей.

давай

Голые пальцы у невесты радостно растопырились в разные стороны.

-- Входи!

-- Бегом! Скорее!

-- Конечно!

-- Еще быстрее!

-- Ну, как ты?

-- Плохо.

-- Красная армия всех сильней! Ты меня любишь?

-- Очень.

-- Ой! Ну, хватит.

-- Ладно. Давай.

-- Пока.

-- Я поехал.

родина

Некоторые считают, что слово "родина" надо писать с большой буквы и носить на сердце, а другие -- с прописной и носить в штанах.

Вот, собственно, и вся разница между почвенниками и западниками.

она готова на все

-- А что я могу поделать? Я, ты слышишь, на все готова. На все.

геометрия крыла

Рекламный поборник презерватива меняет свое лицо вместе с возрастом, очками, цветом волос, полом, голосом,

интеллигентностью, социальным образом, оставаясь, тем не менее, единой фигурой поборника презерватива, которому лучше застрелиться, чем отказаться от пользования гондоном. Наиболее радикальная публика могла бы предположить, что Серый и есть тот самый гондон, в верности которому клянутся сменяющие друг друга смешные и грустные морды. Но гондон не существует без хора его поклонников.

От молодого козла, променявшего пословицы на цитаты из рекламного ролика, и строителя сказочного дворца с башенкой до папаш с колодками непонятно какой войны, вышедшими Бог весть из какого колхоза, от русских дипломатов с напором, холеными рожами до женских обличий, для упрощения принимающих здесь форму родственниц, своячениц, невест, матерей и прочих наседок, -- весь этот калейдоскоп клянется в чем-то на грани распознаваемого, но до сих пор не расслышанного. Наверное, смысл слов не менее строг, чем вера в гондон. Но неуловимость общего хора очевидна. Конечно, можно предположить, что, меняя геометрию крыла, Серый произносит прямо противоположные по мысли высказывания, материализуется в несопрягаемых вещах, и именно этот гул сбивает слушателя с толку. Плохой слух, однако, не оправдание и даже не повод для загадки. В системе рациональных выкладок, традиционных логических построений сменяющие друг друга маски кажутся насилием над здравым смыслом. Но сам здравый смысл меняет геометрию крыла.

Среди противоречивых истин, которые составляют сущность Серого, есть одна, кажущаяся мне несомненной. Это -- склонность к саморазрушению. По сути дела, ни одна из масок не смогла это преодолеть. Если иметь в виду, что Серый собрал в себе череду клятв и заверений, превратился

в мистическое тело, заряженное энергией слез, дикого перенапряжения, хронического страха и дивной снисходительности к пороку, который рассасывается сам по себе благодаря этой снисходительности, короче, если общими усилиями, я бы не сказал народа, но определенного перенапряженного населения, сформировался единый мистический продукт, ясно, что без определения его параметров трудно понять источник его опасности.