Звезды смотрят вниз - Арчибальд Джозеф Кронин
Весь вечер она не могла отделаться от беспокойства и не решалась лечь спать до возвращения Ричарда.
Он вернулся около одиннадцати. И Гетти приехала с ним. Он предложил ей покататься на свежем воздухе после духоты в театре. А из «Холма» Бартли отвезет ее домой.
Они вошли в гостиную, оба в прекрасном настроении.
– Оставаться у вас долго я не могу, – весело объявила Гетти. Она взяла папиросу, предложенную Баррасом, уселась на ручке кресла и лениво болтала стройной ножкой, перекинув ее через другую.
– Не хочешь ли сэндвич? – блаженно улыбаясь, предложил Баррас и вышел в столовую за подносом с закусками, приготовленным тетей Кэрри.
Ему явно не хотелось отпускать Гетти. Он не спрашивал себя почему. Он всегда считал себя человеком нравственным и довольствовался механическим утолением своих физических потребностей у источника законной любви, наверху в спальне. Но со времени катастрофы он стал другим человеком – он жил какой-то напряженной жизнью, с лихорадкой в крови, он переживал последнюю вспышку молодости. Порой ощущение физического благополучия достигало необычайной остроты. Правда, раз или два с ним случались такие сильные головокружения, что он шатался и хватался за мебель, чтобы не упасть, но он был уверен, что это пустяки, совершенные пустяки: никогда в жизни он не чувствовал себя здоровее.
Он вернулся в гостиную:
– Вот, закусывай, дорогая.
Гетти молча взяла сэндвич с цыпленком.
– Что-то ты очень притихла, – заметил он, несколько раз украдкой бросив взгляд на ее нежный профиль.
– Ничуть, – сказала она, отводя глаза в сторону.
Сосредоточенное восхищение, выражавшееся на лице Барраса, вдруг обеспокоило Гетти. Перемены в нем нельзя было не заметить: вот уже несколько недель его обращение с ней, знаки внимания и частые подношения предвещали что-то новое, – и это совсем не нравилось Гетти, это ей было не по вкусу. Она хотела бы всегда пользоваться преимуществами своего положения и ничего не давать взамен. Во-первых, Гетти, по ее собственному выражению, была «примерная» девушка. В сущности, у нее не было никаких моральных устоев, но она оставалась чистой потому, что это было выгодно, – от греха ее удерживала высокая рыночная стоимость ее девственности. Она имела твердое намерение «сделать хорошую партию», выйти замуж так, чтобы брак принес ей богатство и высокое положение в обществе, и отлично понимала, как важно для этого сохранить девственность. Это ей было легко, так как, вызывая в других чувственные желания, она сама не знала их. (Лаура, видно, была наделена ими и за себя, и за сестру.) Вначале внимание Барраса льстило Гетти и служило ей утешением. Арест Артура нанес ужасный удар ее тщеславию и разом вычеркнул Артура из ее радужных планов на будущее. Теперь она ни за что не выйдет за него замуж, никогда, ни за что! Сочувствие его отца она принимала как нечто естественное; уже одно то, что ее встречали с ним везде, должно было чрезвычайно способствовать «спасению ее репутации»: они объединились против жалкого человека, который таким постыдным образом скомпрометировал их.
В гостиной горело несколько ламп под новыми абажурами; разливая лужицы мягкого света на ковре, они оставляли потолок в таинственном полумраке.
– Как красиво! – весело воскликнула Гетти.
Она встала, подошла к абажуру и принялась перебирать пальцами бахрому, потом обернулась:
– Отчего вы не курите? – Она подумала, что, занявшись сигарой, Баррас будет не так опасен.
– Не хочется, – ответил он рассеянно, не отрывая глаз от ее лица.
Гетти беспечно рассмеялась, как будто услышав шутку, и сказала:
– Ну а я выкурю еще папиросу.
Когда он зажег ей папиросу, она отошла к граммофону и поставила пластинку с песенкой Вайолет Лоррен «Если бы ты была единственная девушка на свете».
– Завтра я иду к Дилли пить чай с Диком Парвисом и его сестрой, – сказала она вдруг ни с того ни с сего.
Баррас переменился в лице: он уже дошел до того, что ревновал Гетти. Он не выносил этого Парвиса. Дик Парвис, прежде довольно незаметный друг детства Гетти, теперь был офицер авиации и герой. Во время последнего воздушного налета германцев на северо-восточные графства он вылетел один против вражеского цеппелина и бросил в полной темноте бомбу, от которой загорелся дирижабль. Весь Тайнкасл был без ума от Дика Парвиса; говорили, что он получит крест Виктории, и стоило ему появиться в ресторане, как его встречали бурными овациями.
Все это Баррас вспомнил и, сильно нахмурясь, сказал:
– Ты, кажется, здорово бегаешь за этим Диком Парвисом.
– Ах, нет, – запротестовала Гетти. – Вы знаете, что это не так. Просто на него сейчас такой спрос! Все смотрят на наш столик и завидуют. Это очень весело!
Баррас нетерпеливо зашевелился в кресле. Он мысленно представил себе этого аляповато-красивого юношу с детскими голубыми глазами, льняными волосами, расчесанными на прямой пробор и гладко прилизанными, с самодовольной усмешкой. Представил, как он, сидя в ресторане, курит папиросу и беспрестанно поглядывает вокруг, ища поклонения.
Он с трудом подавил раздражение; снова сел на кушетку, красный, тяжело дыша, и через минуту сказал:
– Сядь возле меня, Гетти!
– Мне хочется походить, – возразила она небрежно. – Я довольно насиделась в театре.
– А я хочу, чтобы ты села возле меня!
Гетти поняла, что отказаться – значит серьезно обидеть его, и неохотно подошла и села, отодвинувшись на самый край кушетки.
– Вы сегодня все на меня ворчите, – сказала она.
– Разве?
Она кивнула с лукавой миной, – по крайней мере, пыталась быть лукавой, но это ей не очень удалось: слишком ощутимо было его присутствие рядом, его налитое кровью лицо, массивные плечи, даже мясистые складки жилета.
– Нравится тебе мой подарок? – спросил он, дотрагиваясь до тонкого платинового браслета на ее руке.
– О да, – сказала Гетти поспешно. – Вы меня балуете, право.
– Я достаточно богат, – возразил он. – Я имею возможность дарить тебе кучу всяких вещей. – Он был ужасно неловок и неопытен: страсть душила его, лишала самообладания.
– Вы всегда добры ко мне, – ответила Гетти, опуская глаза.
Баррас потянулся, чтобы взять ее за руку, но в этот миг граммофон замолк, и Гетти, чувствуя, что спасена, вскочила и отошла к нему.
– Я переверну пластинку, – заметила она и стала снимать ее.
Баррас тяжелым взглядом исподлобья следил
