Том 2. Проза - Анри Гиршевич Волохонский
Все это можно описать и поподробнее.
Жену Кадма — имя которого, как уже говорилось, означает «восток» — звали Гармония или Армония, а гора Ермон или Хермон тоже господствует тут над дальним углом с северо-востока. Дочь Кадма носила имя Семела, а жар горящих углей именуется «хашмаль», и сгорела она, когда явился к ней Бог Небес, отец Диониса, в своем истинном, природой предначертанном виде.
Итак, мнимое войско шло к Золотому Петуху прямо с востока.
С востока, из кадмовой волости, где будто бы находится город Шемаха, около сорок первого градуса северной широты и сорок девятого градуса восточной долготы — оттуда-то как бы двигалась та самая Шамаханская Царица. Второй город с тем же наименованием располагается неподалеку от Екатеринбурга, на западном склоне Урала. (А городов под названием Сидон ведь тоже много. Мне известно четыре. И три из них к нашему делу не относятся.) Главная же Шемаха лежит к югу от Железных Ворот, в Ширванском Ханстве. То был богатый город, в нем изготовляли шелк. А потому выражение «Шамаханская Царица» может означать не царицу Шемахи, как оно кажется с первого взгляда, но вообще восточную Царицу, лишь бы ее окружали шелка:
И промеж высоких гор
Видит шелковый шатер.
(А. П.)
Будь она царица Шемахи, Дадоново государство располагалось бы высоко в горах, где-то близ Карса. Он шел на встречу с ней восемь дней, километров, стало быть, не менее трехсот, а она тоже туда откуда-то пришла. Кстати, слова «идут от моря» означают «с запада», и это вновь указывает на Ханаан как на то место, где на западе расположено море.
Значит, установлено: Дадона звали Давидом, а могущественная Царица двигалась одна, без войска, с востока.
Дальнейшие рассуждения будут весьма просты. Когда очарованный Дадон привез в столицу Царицу, его встретил скопец-астролог «в сарацинской шапке белой», то есть в так называемой кафии из снежного цвета шелковой ткани. Царица-девица была ему необходима для религиозных надобностей, о чем он и заявил. Но Давид нанес ему удар по лбу, оттуда вылетела душа астролога и стала виться вокруг, пока не вселилась в механического петуха. Петух ожил и полетел к темени Дадона. Может быть, это даже был не петух, а некая другая птица, скажем, дронт, птица Додо со свинцовыми позолоченными крыльями. Впрочем, тому препятствуют некоторые хронологические затруднения. Царица же, захохотав, исчезла.
А каких прекрасных рыб выделывал Дани Дадон — когда из дерева, а когда и из камня!
Воскрешение суфиев
Обратимся теперь к иному способу сочинительства.
В книге Стивена Рансимана о Крестовых походах рассказан такой случай. Саладин завоевал Египет и намеревался отбыть в Сирию. Приветствовать его на проводах собралось множество народа. И вдруг выскочил некто, выкрикнул малопонятные слова и исчез. Но Саладин сразу уразумел, что в Каир он более не вернется.
В примечании к отрывку сообщается английский перевод стихов, которые были услышаны Саладином. В моем переводе с английского они звучат так:
Наслаждайся взором волоокой Нежд,
Наутро не увидишь волоокой.
Поразительно, что почти бессмысленные слова могли быть истолкованы как пророчество. Впоследствии я написал об этом поэму «Взоры Нежд», и то был мой первый опыт воссоздания поэта-суфия.
Второй подобный случай изложен в «Путешествии» ибн-Джубайра. В начале 1183 года ибн-Джубайр отправился из Андалузии, где проживал, в Мекку. В дороге с ним произошло много занятного. Так, на обратном пути ему пришлось пересечь территорию франкского королевства в Палестине. «Король там Хинзир, — пишет ибн-Джубайр, — а королеву зовут Хинзира». Арабское слово «хинзир» означает свинью.
Во время пребывания в Мекке ибн-Джубайр проводил ночь близ Каабы. Он и его друг лежали на каменных скамьях, пытаясь заснуть, а невдалеке кто-то очень красиво читал стихи из Корана. Вдруг голос смолк, а потом произнес:
Когда оскверню злодеянием день,
Да возвысит меня красота моих снов…
Друзья поднялись, чтобы посмотреть на удивительного поэта, но тот лежал без чувств. Подошла женщина и пристыдила обоих, дескать, взрослые люди, а что делать, не знаете. Тогда они принесли воды из источника и брызнули в лицо лежавшему. Тот очнулся, встал и исчез во тьме, не сказав ни слова.
Удивительно здесь, что поэт падал в обморок от собственных стихов. Конечно, этот неизвестный тоже был суфий. Я воссоздал и его, написав стихотворение «У Каабы»:
Если буду унижен и сам виноват
Меня в небо счастливая мысль унесет
Даже словом иль делом пускай согрешу
Благородством мечты я оправдан навек
А когда оскверню злодеянием день
Да возвысит меня красота моих снов.
Собственно суфию принадлежат здесь лишь последние две строки, но для нынешнего стиха пришлось придумать еще четыре.
Поэзия на этой прежней почве
Редактором израильского журнала «Сабра», выходившего на русском языке для сионистской пропаганды среди несовершеннолетних москвичей, был в восьмидесятые годы некто из Литвы. Говорили, что он перевел всю литовскую литературу на русский (или наоборот, я точно не помню). Так этот журнал заказал одному поэту стихи о празднике «ханука», когда зажигают свечи: две, три, четыре и так далее, в течение семи дней до восьми свечек. Поэт недавно вернулся к вере, носил пейсы. Через неделю приходит с работой:
У нас сегодня ханука
Свою свечу достану-ка
В издательстве хохочут, а почему — поэт не понимает. Ему объясняют: в русском языке слово «свеча», видите ли, как бы несколько двусмысленно, особенно в соединении с притяжательным местоимением. Поэт кивает и уходит. Через несколько дней является с исправленной версией:
У нас сегодня ханука
Две свечи достану-ка…
Жестокий издатель отказал ему в публикации ввиду недостаточной высокохудожественности.
Рассказывали, что тот же поэт о празднике Пасхи (по-еврейски
