Леонид Андреев - Том 2. Рассказы и пьесы 1904-1907
— Он дает ужас. Я весь день трясусь от ужаса.
— Лучше ужас, чем жизнь. Кто хочет вернуться туда?
— Я — нет.
— Не хочу. Я лучше издохну здесь. Не хочу я жить!
— Никто!
— Боже мой! Боже мой!
— Зачем ходит сюда Человек? Он пьет мало, а сидит много. Не надо его.
— Пусть идет в свой дом. У него свой дом.
— Пятнадцать комнат.
— Не трогайте его, ему больше некуда ходить.
— У него пятнадцать комнат.
— Они пустые. В них только бегают и дерутся крысы.
— А жена?
— У него никого нет. Должно быть, умерла жена.
— Умерла жена.
— Умерла жена.
Во время этого Разговора и последующего потихоньку входят Старухи в странных покрывалах, незаметно заменяя собой тихо уходящих Пьяниц. Вмешиваются в Разговор, но так, что никто этого не замечает.
Разговор пьяниц и старух— Он сам скоро умрет. Он едва ходит от слабости.
— У него пятнадцать комнат.
— Послушайте, как бьется его сердце: неровно и тихо. Оно скоро остановится.
— Эй! Человек! Позови нас к себе: у тебя пятнадцать комнат.
— Оно скоро остановится. Старое, больное, слабое сердце Человека!
— Он спит, пьяный дурак. Спать так страшно, а он спит. Он может во сне умереть. Эй, разбудите его!
— А помните, как билось оно молодо и сильно!
— Я пойду на улицу и устрою скандал. Меня ограбили. Я совсем голый. У меня зеленая кожа.
— Здравствуйте.
— Опять шумят колеса. Боже мой, они меня задавят. Помогите!
Никто не отзывается.
— Здравствуйте.
— А вы помните, как он родился? Вы, кажется, там были?
— Должно быть, я умираю. Боже мой, боже мой! Кто же отнесет меня в могилу? Кто зароет меня? Так и буду я валяться, как собака, на улице. Будут люди ходить через меня, экипажи ездить — раздавят они меня. Боже мой! Боже мой! (Плачет.)
— Позвольте поздравить вас, дорогой родственник, с новорожденным.
— Твердо уверен, что тут есть ошибка. Когда из прямой линии выходит замкнутый круг, то это — абсурд. Сейчас я докажу это!
— Вы правы.
— Боже мой! Боже мой!
— Только невежды в математике могут допустить это… Но я не допускаю. Слышите, я не допускаю этого!
— А вы помните розовенькое платьице и голенькую шейку?
— И цветы. Ландыши, с которых не высохла роса, фиалки и зеленую травку.
— Не трогайте, девушки, не трогайте цветов.
Тихо смеются.
— Боже мой! Боже мой!
Пьяницы все ушли, и их места заняты Старухами в странных покрывалах. Свет становится ровным и очень слабым. Резко выделяется фигура Неизвестного и седая голова Человека, на которую сверху падает слабый свет.
Разговор старух— Здравствуйте!
— Здравствуйте. Какая славная ночь!
— Вот мы и снова собрались. Как ваше здоровье?
— Покашливаю.
Тихо смеются.
— Теперь недолго. Он сейчас умрет.
— Взгляните на свечу. Пламя синее, узкое и стелется по краям. Уже нет воска, и фитиль догорает.
— Не хочет гаснуть.
— А когда вы видели, чтобы пламя хотело гаснуть?
— Не спорьте! Не спорьте! Хочет оно гаснуть или не хочет, а время идет.
— А вы помните его автомобиль? Он однажды чуть не задавил меня.
— А его пятнадцать комнат?!
— Я сейчас только была там. Меня чуть не съели крысы, и я простудилась от сквозняков. Кто-то украл рамы, и ветер ходит по всему дому.
— А вы полежали на кровати, где умерла его жена? Не правда ли, какая она мягкая?!
— Да, я обошла все комнаты и помечтала немного. У них такая милая детская. Жаль только, что и там выбиты рамы и ветер шуршит каким-то сором. И кроватка детская такая милая. В ней крысы теперь завели свое гнездо и выводят детей.
— Таких миленьких, голеньких крысяток.
Тихо смеются.
— А в кабинете на столе лежат игрушки: бесхвостая лошадка, кивер, красноносый паяц. Я немного поиграла с ними. Надевала кивер — он так ко мне идет. Только пыли на них ужасно много, вся перепачкалась.
— Но неужели вы не были в зале, где давался бал? Там так весело.
— Да, я была там, но, представьте, что я увидела! Темно, стекла выбиты, ветер шуршит обоями…
— Это похоже на музыку.
— А у стен, в темноте, на корточках сидят гости, но в каком виде, если бы вы знали!
— Мы знаем!
— И, ляская зубами, лают отрывисто: как богато, как пышно!
— Вы шутите, конечно?
— Конечно, я шучу. Вы знаете мой веселый характер.
— Как богато! Как пышно!
— Как светло!
Тихо смеются.
— Напомните ему.
— Как богато! Как пышно!
— Ты помнишь, как играла музыка на твоем балу?
— Он сейчас умрет.
— Кружились танцующие, и музыка играла так нежно, так красиво. Она играла так.
Становятся полукругом около Человека и тихо напевают мотив музыки, что играли на его балу.
— Устроим бал! Я так давно не танцевала.
— Вообрази, что это дворец, сверхъестественно красивый дворец.
— Зовите музыкантов. Нельзя же хороший бал давать без музыки.
— Музыкантов!
— Ты помнишь?
Напевают. В то же мгновение по ступеням спускаются те три музыканта, что играли на балу. Тот, кто со скрипкой, аккуратно подстилает на плечо носовой платок, и все три начинают играть с чрезвычайной старательностью.
Но звуки тихи и нежны, как во сне.
— Вот бал, как пышно!
— Как светло!
— Ты помнишь?
Тихо напевая под музыку, начинают кружиться вокруг Человека, манерничая и в дикой уродливости повторяя движения девушек в белых платьях, танцевавших на балу. При первой музыкальной фразе они кружатся, при второй — сходятся и расходятся грациозно и тихо. И тихо шепчут:
— Ты помнишь?
— Ты сейчас умрешь, а ты помнишь?
— Ты помнишь?
— Ты помнишь?
— Ты сейчас умрешь, а ты помнишь?
— Ты помнишь?
Танец становится быстрее, движения резче. В голосах поющих Старух проскальзывают странные, визгливые нотки; такой же странный смех, пока еще сдержанный, тихим шуршанием пробегает по танцующим. Проносясь мимо Человека, бросают ему в ухо отрывистый шепот:
— Ты помнишь?
— Ты помнишь?
— Как нежно, как хорошо!
— Как отдыхает душа!
— Ты помнишь?
— Ты сейчас умрешь, сейчас умрешь, сейчас умрешь…
— Ты помнишь?
Кружатся быстрее, движения резче. Внезапно все смолкает и останавливается. Застывают с инструментами в руках музыканты, в тех же позах, в каких застало их безмолвие, замирают танцующие. Человек встает, выпрямляется, закидывает седую, красивую грозно-прекрасную голову и кричит неожиданно громко, призывным голосом, полным тоски и гнева. После каждой короткой фразы короткая, но глубокая пауза.
— Где мой оруженосец? — Где мой меч? — Где мой щит? — Я обезоружен! — Скорее ко мне! — Скорее! — Будь прокля… (Падает на стул и умирает, запрокинув голову.)
В то же мгновение, ярко вспыхнув, гаснет свеча, и сильный сумрак поглощает предметы. Точно со ступенек ползет сумрак и постепенно заволакивает все. Только светлеет лицо умирающего Человека. Тихий, неопределенный говор Старух, шушуканье, пересмеивание.
Некто в сером. Тише! Человек умер!
Молчание, тишина. И тот же холодный, равнодушный голос повторяет из глубокой дали, как эхо:
— Тише! Человек умер!
Молчание, тишина. Медленно густеет сумрак, но еще видны мышиные фигуры насторожившихся Старух. Вот тихо и безмолвно они начинают кружиться вокруг мертвеца, потом начинают тихо напевать, начинают играть музыканты. Сумрак густеет, и все громче становится музыка и пение, все безудержнее дикий танец. Уже не танцуют, а бешено носятся они вокруг мертвеца, топая ногами, визжа, смеясь непрерывно диким смехом. Наступает полная тьма. Еще светлеет лицо мертвеца, но вдруг гаснет и оно. Черный, непроглядный мрак.
И во мраке слышно движение бешено танцующих, взвизгивания, смех, нестройные, отчаянно громкие звуки оркестра. Достигнув наивысшего напряжения, все эти звуки и шум быстро удаляются куда-то, замирают.
Тишина.
Опускается занавес
23 сентября 1906
Приложение
Поздний вариант пятой картины пьесы «Жизнь человека»
Высокая мрачная комната, в которой умерли сын и жена Человека. На всем лежит печать разрушения и смерти. Стены покосились и грозят падением: в углах раскинулась паутина — правильные светлые круги, включенные безысходно один в другой; грязно-серыми прядями спускается мертвая паутина и с нависшего потолка. Точно под упорным давлением мрака, черной безграничностью объявшего дом Человека, подались внутрь и покривились два высоких окна: если окна не выдержат и провалятся, то мрак вольется в комнату и погасит слабый, умирающий свет, которым озаряется она.