Летние истории - Миэко Каваками
Я кивнула.
— И я шел домой с отцом и представлял себе «Вояджер», который еще десятки тысяч лет будет лететь во тьме открытого космоса, где вокруг него нет вообще ничего, а внутри хранится память о нас. — Айдзава коротко усмехнулся и снова перевел взгляд за окно.
Я даже не заметила, что наша кабинка уже миновала верхнюю точку колеса и стала медленно опускаться, будто замыкая невидимый круг на полотне летнего вечера. Мы смотрели на порт и на небо, по которому протянулись полосы разных оттенков синего.
— Когда я думаю о вас, во мне оживает былое, — сказал Айдзава. — Снова и снова.
Я промолчала.
— После знакомства с вами я понял одну важную вещь. До сих пор я стремился найти своего настоящего отца. Мне казалось, я обязан с ним встретиться, разобраться со второй своей половиной.
— Понимаю…
— Я думал, все мои проблемы из-за того, что я этого не могу.
— Ясно…
— Конечно, это тоже есть, но оно не главное.
— Угу…
— На самом деле меня все это время мучило другое: что я не смог сказать отцу, человеку, который меня вырастил, что мой настоящий отец — это он.
Я посмотрела на Айдзаву.
— Лучше бы я узнал правду еще при его жизни. И успел сказать ему, что, даже узнав ее, я все равно считаю своим отцом его.
Айдзава отвернулся от меня и снова стал разглядывать пейзаж за окном. Ветер развеял легкую дымку облаков, и теперь по небу, словно тушь по влажной ткани, расплывался мягкий розоватый свет. Свет этот дотягивался и до нашей кабинки, окружая волосы Айдзавы чуть подрагивающим ореолом. Я села рядом с ним и осторожно положила руку ему на плечо. Какая большая спина, какие широкие плечи! Но у меня возникло чувство, будто ладонь моя легла на плечо того маленького мальчика. Кабинка с тихим дребезжанием приближалась к земле. Повернувшись к одному и тому же окну, мы с Айдзавой рассматривали море и город, неслышно мерцающие огоньками в такт нашему дыханию.
Мы вышли, легонько подталкиваемые в спину закатным огнем. Я глубоко вдохнула густой воздух летних сумерек. Кожу поглаживал солоноватый ветер. В темноте начинающейся ночи мы направились к станции.
Когда мы перешли большую улицу, справа показались огни лапшичной. К станции стекался поток туристов, которые возвращались домой, и мы двигались вслед за ними. Перед нами выросла лестница, ведущая на станцию, и Айдзава нарушил молчание. Он говорил тихо, но я отчетливо расслышала каждое слово. «Нацумэ, если вы все еще думаете о том, чтобы родить ребенка, может быть, вы согласитесь родить его от меня?» Не останавливаясь, мы зашагали дальше, медленно стали подниматься по лестнице. Айдзава еще раз так же тихо проговорил: «Если вы все еще хотите ребенка, если вы хотите с ним встретиться, то мы с вами могли бы…» Под грохот своего сердца, от которого, казалось, сотрясалось все мое тело, я преодолевала одну ступеньку за другой. Пройдя через турникеты, мы с Айдзавой сели в прибывший поезд и молча уткнулись взглядами в окно, за которым проносился закат.
— Нацу! Приехала!
Раздвинув занавески в дверях ресторанчика и проскользнув внутрь, я увидела в самой середине заполненного зала Макико с Мидорико. Племянница, сияя, привстала, окликнула меня и замахала рукой.
— Да вижу я, вижу, — смущенно пробормотала я, садясь к ним за столик.
Макико сидела, выпрямившись и чуть прикусив губу, — не то от радости, не то от растерянности, не то сдерживая слезы. Когда я подошла, Макико закивала, а потом широко улыбнулась.
Ресторанчик, который мы в итоге выбрали для совместного ужина, находился на Сёбаси и специализировался на окономияки. Макико уже успела выпить полкружки пива, а перед Мидорико стоял бокал с ячменным чаем. На жарочном противне, встроенном в столик, шипели кусочки конняку и ростки сои, от них разносился с детства знакомый сладко-острый запах соуса. Когда мне тоже принесли пиво, Макико радостно воскликнула: «С днем рождения!» — и мы подняли бокалы за Мидорико.
— Двадцать один год… Не могу поверить! — заглядывая дочери в глаза, улыбнулась Макико. — Совсем взрослая!
— Эх, молодость, — со смехом присоединилась я. — Отрывайся по полной, пока можешь!
— С удовольствием! — весело откликнулась Мидорико.
После этого Макико рассказала, что к ним в бар недавно пришла девушка с внешностью, над которой явно поработали пластические хирурги. Никто об этом не обмолвился, чтобы не задеть новенькую. Но чуть ли не с первых дней она сама начала рассказывать о своей пластике, причем запросто, как будто речь шла об обычной косметике: например, где и за сколько она сделала себе складки на веках, где вколола в подбородок гиалуронку, как скорректировала форму носа и так далее. Такая откровенность подкупает, сказала Макико.
— В общем, занятная девочка. Еще и разрисовывает свое лицо как на парад. В последнее время таких много. Ну, кто легко относится к пластике.
— Это да. Но зачем девушке, которая столько денег вкладывает в свою внешность, работать в таком месте? — задумалась Мидорико, жуя конняку. — Есть же бары, где девушки помоложе и поярче, и платят больше.
— Раньше она работала в более престижном баре, но устала, говорит, от жестких требований. Да и отношения в коллективе были непростые. А у нас попроще, зимой можно надевать теплые вещи, и все такое. Ей это нравится, поэтому она планирует остаться у нас. Днем она тоже работает, на другой работе. В маникюрном салоне, — объясняла Макико, отправляя в рот ростки сои. — Вот, это она мне недавно сделала на скорую руку. Классно, скажи? — Макико со смехом продемонстрировала свои перламутрово-розовые ногти.
Мы засмеялись вместе с ней. Потом Мидорико заговорила о Крипке, которого сейчас читала, а затем речь зашла о Харуяме. По словам Мидорико, у них все было хорошо, она показала фото, снятое в горах, куда они недавно ездили вдвоем. Когда я пошутила насчет активного отдыха, она помотала головой и закатила глаза: оказывается, Харуяма увлекается сочинением хайку, поэтому иногда и ее таскает в свои творческие путешествия. На фотографии оба так светились весельем и юностью, что я невольно прищурилась.
Принесли окономияки и якисобу, и мы, разложив их по тарелкам, сосредоточились на еде.
— Кстати, Мидорико, как
