В доме на холме. Храните тайны у всех на виду - Лори Фрэнкел
— Так жить нельзя, но я все равно пытался, — продолжал он. — Позаботиться о том, чтобы Поппи оставалась маленькой девочкой. О том, чтобы Поппи оставалась секретом. Изменить ее, чтобы она никогда не менялась. Метаморфоз, чтобы предотвратить трансмутацию. Это бессмысленно; вот что я понял, когда ты уехала. Тогда я попытался сделать противоположное: записать это, высечь в камне. Если хочешь знать, бумага так же вечна, когда посылаешь ее в мир. Кажется, будто запись завершает историю, останавливает на одной концовке, исключая бесконечные возможности, фиксирует на одном месте. Но нет, она делает как раз противоположное. Ты записываешь ее, чтобы другие могли прочесть, и тогда она может расти. Ты пригвождаешь ее к одному моменту, чтобы она могла проходить сквозь время. Книга — это только фундамент. Как мы. Ее пишут, чтобы на ней строить. Наша любовь, наше волшебство, сказочная любовь — вот что поддерживает остальное. Это не означает, что дети не смогут расти — разумеется, нет, — но эта любовь обустраивает для них площадку, с которой они будут это делать. Вот для чего нужна история.
— Это очень красиво, Писатель-Муж.
— Благодарю вас… э-э… Доктор-Жена.
— Но это не ответ на вопрос.
— Какой?
— Ни на какой, — сказала Рози. — Чулан или крыша? Блокаторы или пубертат? Операция или гормоны? Все перечисленное или ничего из этого? Девочка, мальчик или нечто промежуточное? Сегодня или завтра? В следующем месяце или в следующем году? Пакости в пятом классе или домашнее образование в башне у моря? ЧР или сказка?
— Верно.
— Что верно?
— Что это не отвечает на вопрос. Зато открывает возможности, и это даже лучше. Возможности, каких мы никогда прежде не видели, возможности, которых никто никогда не видел. И это обещает, что, когда настанет время решать, мы успеем построить для себя место, прочное, как крепость, площадку, с которой будем это делать.
Рози немного помолчала, потом снова уткнулась лицом в плечо Пенна, чтобы Поппи не видела ее ликования.
— Ты можешь поверить, что она танцевала?!
— Конечно, могу. — Пенн привлек жену еще ближе. — Потому что — знаешь, что лучше даже счастливых концовок?
— Что?
— Счастливые серединки.
— Думаешь?
— Такие же счастливые, только без окончательности концовок. Такие же счастливые, только с достаточным пространством для роста. Что может быть лучше?
— На какое-то время, — сказала Рози.
— Какое-то время — это очень долго, — ответил Пенн.
Поппи никак не могла стоять там и смотреть, как танцуют родители, поэтому допила сок и сказала Джейку, что сейчас вернется. Она вспомнила «собственный» туалет в фиш-спа в Чианг Мае, туалет медсестры, которым ее заставляли пользоваться в Висконсине, многочисленные кабинки, в которых она побывала за те годы, когда брала уроки плавания, или ходила на пляж вместе с ПАНК, или когда в летнем лагере был день бассейна. Иногда быть Поппи было трудно и сложно. Иногда сложность заключалась только в туалете.
Когда она вышла из кабинки, там, наклонившись над раковинами, стояла Агги, сунув ладони в подмышки и сжав их в кулаки. И желудок Поппи тоже сжался, точно кулак. Она была так рада видеть Агги, что казалось, будто из глаз вот-вот брызнут слезы. И так нервничала при виде Агги, что казалось, будто из глаз вот-вот брызнут слезы. Была некоторая вероятность, что она еще и злилась, но Агги все же была лучшей подругой во всей Вселенной, так что, наверное, нет, не злилась. Была некоторая вероятность, что поездка на другой конец света и работа с нищими, часто больными, иногда осиротевшими детьми подарили ей зрелый взгляд на человеческую природу, который поможет справиться с этой ситуацией. Но Агги была лучшей подругой во всей Вселенной. Так что, наверное, нет, не поможет.
— Привет, — сказала Агги.
— Привет.
Поппи вспомнила, как подруга впервые постучала в ее окно в тот вечер, когда они познакомились, в тот вечер, когда они стали соседствующими принцессами-соперницами. Тот разговор начинался так же — «привет-привет» — стеснительно, но многообещающе, суля миллион хороших вещей в будущем. Поппи пришлось признать, что «привет-привет» было не таким уж необычным способом начать разговор, а потому, наверное, не раскрывало некоей судьбоносной общности, но на один полный благодати момент ей все равно так показалось.
А потом заклятие развеялось, потому что рот Агги произнес:
— Как там, в Таиланде? — но тон при этом говорил: Мне совершенно наплевать на все, что ты еще когда-либо скажешь. Однако Агги пришла сюда за ней, так что, может, она имела в виду нечто иное.
— Жарко. Безумно. И удивительно типа как. А как здесь?
— Отстойно. Тупо. Скучно до ужаса, — а потом с насмешкой: — Ну что, новую лучшую подругу-то завела?
— Нет, — Поппи подумала о друзьях, которые появились у нее в Таиланде — о маленьких учениках, которые показали ей все о Будде, и о том, как школа меняет жизнь, и как надо рассказывать истории, и как любить семью; и о Кей, которая показала, как быть между и жить посреди. — А ты?
Агги фыркнула в ответ:
— А тебе вообще дозволено быть здесь?
— В школе?
— В девчачьем туалете.
О…
— Наверное, — сказала Поппи туфлям. — Мои родители рассказали мистеру Менендесу еще в начале первого класса. Он сказал, что дозволено.
— Ты рассказала мистеру Менендесу, но не мне?!
— Не я, — жалко выговорила Поппи. — Родители.
— Может, теперь не дозволено.
— Ничего не изменилось.
— Все изменилось, — возразила Агги. Но не злобно. Печально.
— Почему?! — не просто печально. Душераздирающе.
— Мы больше не можем быть подругами.
Поэтому все изменилось? Или как?
— Почему?
— А как?! — Агги почти кричала. — Чем мы сможем заниматься вместе? Мы больше не можем устраивать ночевки! Мы больше не можем разговаривать о тех вещах, о
