Борис Зайцев - Земная печаль
— Вот и ложись. А я всю ту ночь распарившись была, свиные туши таскала, и ничего.
Матвей Мартыныч сел на постель, снял свою куртку. Ему приятно было, что вот у него жена, сейчас она уложит его, укроет, и он согреется.
— Конечное дело, вы тогда с Анночкой молодцом работали, это что говорить. Так что энти сволоча ни с чем остались. А все ж таки свинушек жаль.
Марта сняла с гвоздя тулуп и укрыла им мужа.
— Как не жаль! Ну да хоть что‑нибудь за них выручили. А то совсем зря бы пропали.
— Доллара у Матвея Мартыныча труднее отобрать, чем свинушек.
Марта дала ему горячего чаю. Выпил он с удовольствием и, укрывшись по самый нос, опустился в туманную дремоту.
Нельзя сказать, чтоб эти дни после истребления своего хозяйства он чувствовал себя особенно радостно — напротив. Но сейчас в увлажненном теплотой и покоем его мозгу представлялись приятные картины: распродав здесь все под шумок, он с Мартою и Анной переезжает границу. Доллары можно запрятать или же в Москве обменять на бриллиантики. Так или иначе, — кое–какое добро с собой вывезешь. Граница, Латвия… Там уж никто не тронет. Опять свинок заведем, да там и скорее можно Анночку устроить. Когда дело доходило до «Анночки», Матвей Мартыныч вполне умягчался, хотя в его сердце и являлись противоречивые чувства: здравый смысл говорил, что ее просто надо выдать замуж, но этого не хотелось. Хорошо бы — Марта Мартой, но и Анночка вот пришла бы и положила б руку на его горячий лоб. «Анночка любила своего усатого, но теперь его нет, и Матвею Мартынычу нечего мучиться… Матвей Мартыныч сам не хуже Аркадия Ивановича». И под влиянием ли лихорадки, или от тепла и всегдашнего ощущения своей значительности, Матвей Мартыныч мечтал об Анне мажорно. Долго страдать от неразделенной любви он не мог. Все должно было повернуться в его пользу, не могло не повернуться… Если бы его всерьез спросили, может ли он, тяжело заболев, умереть, он отверг бы такой случай. Матвей Мартыныч должен всегда жить, всегда быть бодрым и счастливым.
Теперь он был уверен, что, пропотев, выспавшись, на другой день уже встанет. Но — ошибся. Грипп его оказался довольно сильным. Он не встал ни на следующий, ни на еще следующий день. Пришлось даже съездить за Марьей Михайловной. Она нашла у него осложнение с сердцем. Сердце сильное, опасности нет, но надо лежать — в общем, дело довольно длинное.
Перед отъездом Марья Михайловна поднялась наверх к Анне. Анна лежала на постели.
— Вы тоже больны? — спросила Марья Михайловна, распространяя свой обычный запах свежести и больницы. — Почему вы лежите?
— Нет, я здорова, — ответила Анна.
— Так что же?
Анна молча посмотрела на нее. Взгляд ее был диковат и пуст. «Какое странное выражение глаз, — подумала Марья Михайловна. — Что с нею?»
— Теперь у нас меньше работы, вы знаете… я не так занята по хозяйству.
Голос ее показался Марье Михайловне хуже обычного.
— И вы ничего не делаете?
— Работаю, конечно… но довольно много лежу здесь.
— Вижу, вижу.
Марья Михайловна покачала головой. Веет это не нравилось ей.
— Наживете себе так настоящую неврастению.
Анна внимательно на нее посмотрела, не сразу ответила.
— Я совершенно здорова. Я только много молчу. Я теперь очень сильная.
«Странная девушка, — думала Марья Михайловна, уезжая. — Всегда мне казалась со странностями, а теперь, после этой смерти, все на одном сосредоточилось…»
Около двух Анна спустилась вниз. Матвей Мартыныч лежал в дремоте. Маленький Мартын забавлялся игрушками. Белесый отсвет снега лежал на всем в комнатах. Анне показалось, что она легче, лучше чувствует себя. Марты не было.
— Ну как? — спросила она Матвея Мартыныча. — Скоро и на улицу?
— Скоро, Анночка, скоро.
Анна остановилась, хотела было подойти к нему, но раздумала и вышла во двор. Мелкий снежок чуть веялся с неба, и в мягком, отливающем светом, слегка сквозь облака золотящемся небе было уже начало весны. Двор, постройки, деревья, все показалось Анне удивительно пустынным. Она прошлась. У ней явилось ощущение, будто впервые она вышла после тяжкой болезни. Мир был прекрасен, беспредельно далек. Анна прошла в яблоневый сад, подняла глаза кверху. В небе сквозь туманные облака недвижно бежало страшное в безмерной своей дали солнце, солнце точно бы иного мира.
Анна сказала вслух:
— Аркадий!
Мелкое эхо в лощинах подало:
— Аркадий.
Анна повторила. Эхо еще ответило.
Может быть, она сказала бы: «Я хочу к тебе, Аркадий. Я хочу, Аркадий» — этим всем была полна Анна, но ничего не сказала, молча, в ужасе повернула назад, она без всякого чувства выздоровления, в глубокой тоске приблизилась к дому как раз в ту минуту, когда Марта вошла в сени, и когда за подвалом с цинковою крышей показались розвальни. Анна увидела их. Мгновенным взором успела разобрать и Трушку в меховой теплой куртке.
— Приехали, — глухо сказала она Марте, затворив дверь на щеколду.
— Кто такие?
— Трушка, известный… разве не знаешь?., и с ним двое.
Матвей Мартыныч завозился в своей комнате. Он был очень слаб.
— Кто там приехал… Анночка, чего ты?
Анна вошла к нему в комнату.
— Где кольт?
— Зачем тебе?..
Анна оглянулась, решительно отодвинула верхний ящик комода.
— Трушка зря не ездит. Знаешь его.
И положив тяжелый кольт в карман полушубка, дулом вниз, направилась к выходу.
— Я с ним сама поговорю.
Трушка шел на своих крепких, несколько кривых ногах к дому Матвея Мартыныча. Двое других неторопливо привязывали лошадь. Трушка знал, что Матвей Мартыныч успел сбыть свиней, что вообще он все распродает, у него есть деньги, что сейчас он нездоров. Трушка был вполне спокоен. Он считал, что сюда можно было бы ехать и одному. Поэтому не стал ждать сотоварищей.
Он не удивился, когда навстречу ему вышла молодая девушка в полушубке. Трушка тотчас узнал в ней ту, кого в морозную лунную ночь встретил у берез машистовского сада. Он был настроен почти даже дружелюбно. Правда, в кармане его меховой куртки лежал браунинг. Но он не взялся за него, а по привычке громко сказал слова, столько раз оказывавшие изумительное свое действие:
— Руки вверх!
И только что произнес, по лицу и темным глазам встреченной почувствовал, что все не так. Он не успел даже додумать, что не так, как прямо в лицо ему блеснул огонь. Тяжелый, длинный удар охлестнул его. Он схватился за живот, упал прямо на снег.
— К Аркадию за этим шел, и к нам…
Анна держала кольт дулом вниз. Глаза ее блестели. Она тяжело дышала, не могла двинуться. В пяти шагах ничком бился на снегу Трушка. Ему все хотелось вытащить из кармана браунинг, но боль, слабость, смертная тошнота заливали, — топчась головою в снег, судорожно хватаясь руками за землю, описывал он по снегу полукруг.
* * *— Марточка, стреляют!
Матвей Мартыныч в одном белье соскочил с кровати.
— Лежи, куда ты…
Марта с двустволкою стояла в столовой. Матвей Мартыныч подскочил к окну.
— Один на снегу, Анночка сюда бежит, за нею еще двое…
Раздались снова выстрелы. В дверь постучали.
— Отоприте! — крикнул голос Анны.
Матвей Мартыныч кинулся к двери. Но его охватили руки Марты. Будь Матвей Мартыныч здоров! Но сейчас голова у него закружилась, комната повернулась на оси. Марта без труда кинула его обратно на постель.
— Марточка, они убьют ее!
Он увидел над собой зеленые, бешеные глаза Марты.
В дверь снова застучали.
— Дядя!
Марта навалилась на него всем телом. Снаружи раздались выстрелы, тяжкий стон Анны.
МайВетер и холода первых дней обдули цветущий сад. Белые лепестки плавали в лужицах, земля влажна, дымится под солнцем. Травка совсем хорошо зазеленела, удивительно сочны золотые одуванчики с молочным соком в стеблях. Дрозды скачут в саду Матвея Мартыныча. Но уже на столе у него нет бланков: «Экономия Матвея Гайлиса». Нет ни свиней, ни даже коровы. Хлевы давно заперты, на дверях цинкового подвала замок.
Посреди двора телега. На ней сидит Леночка. Матвей Мартыныч с Костей тащат через двор сундук. Раскачнувши, вскидывают на телегу. Матвей Мартыныч отирает пот с лица.
— Ну вот и вещички Марьи Гавриловны… вот и вещички. Матвей Мартыныч все сберег. Мало бы чего зимой не было, он все сохранил. Так и мамаше скажите. Да… и как слышно, то и вы сами, и мамаша из этих краев трогаетесь?
Леночка побалтывает ногами.
— Костя место в Москве получил. Я тоже надеюсь. Да, Матвей Мартыныч, мы уезжаем. Вы ведь тоже?
— Мы тоже, тоже… Нет, Матвей Мартыныч больше здесь не останется. Что тут хорошего для Матвея Мартыныча? А вы думаете, он у Латвии пропадет? Никогда не пропадет Гайлис в Латвии, он там свинок еще больше разведет, он будет богатый.
