Царь горы - Александр Борисович Кердан
Домой Лёня брёл понурый и опустошённый. Что теперь скажет он Тамаре? Морду Славе Блинову не набил и, выходит, честь жены не защитил. Она ни за что не простит проявленную мягкотелость.
Так думал Леня. И ещё он почему-то чувствовал, что теперь Слава Блинов не будет его публиковать.
– Может, ну их, стихи, бросить к такой-то матери? – говорил он себе и тут же возражал: – Или всё же не бросить, а писать? Написать, например, то же стихотворение к юбилею вождя и нагло принести в газету. И пусть попробует не опубликовать! Но тогда жена не простит за проявленную мягкотелость! А может, ну их, стихи? А пойти в наряд, взять «макарова» да пристрелить подлеца Блинова? Но ведь тогда посадят… И капитаном не стать, не говоря уже об академии… Ну и хрен с ней, с академией, а подлеца Блинова застрелить!
И опять в голове вертелось одно и тоже: написать стихи к юбилею вождя и принести в газету, но тогда не простит жена… бросить стихи и застрелить Блинова, но тогда сесть в тюрьму, не быть капитаном, в академию не поступить…
– Нет, застрелю!.. – наконец сказал он и шёл с этой мыслью до самого дома.
2013
Честь мундира
Начальник штаба окружного полка связи майор Анатолий Борисович Тихонов в конце дня собрал офицеров для зачитки приказов. И первый же приказ – приказ начальника гарнизона генерал-лейтенанта Челубеева, известного под прозвищем Шпицрутен, ошарашил не только всех собравшихся, но и самого Анатолия Борисовича, в спешке не успевшего ознакомиться с приказом до собрания.
Генерал-лейтенант Челубеев, этот Шпицрутен, приказом рекомендовал (вы только вдумайтесь – приказом и рекомендовал!) офицерам прибывать к месту службы и убывать с места службы к месту жительства в гражданской одежде.
Много всяких приказов, касающихся формы одежды, за время службы видел Анатолий Борисович. Молодым лейтенантом застал он время, когда офицерам было положено в парадном мундире отбывать даже в отпуск. Потом вышел приказ, напротив, запрещающий офицерам в военной форме посещать увеселительные заведения типа кафе, ресторан, а также концерт и театральное представление.
Совсем недавно новый министр обороны СССР, генерал армии, в первый же день своего пребывания в должности выдал: «Всем офицерам армии и флота без исключения надеть строевую форму одежды», то есть надеть кители, галифе, портупеи и сапоги… Если учесть, что первый день пребывания его на посту министра совпал с аномальной жарой на всей территории страны, то можно представить, что именно подумали о нём подчинённые, особенно те, кто отродясь сапог не нашивал: авиаторы, моряки, преподаватели военных училищ, сотрудники военных институтов… Тут накрепко и прицепилась к министру кличка Сапог, которую даже последующая информация о генерале как о бывшем фронтовике, человеке, в общем-то, неглупом и, на удивление, знающем наизусть массу стихов, отменить уже не смогла…
Но одно дело – Сапог и совсем другое дело – Шпицрутен. Челубеев за словом в карман, пардон, под портупею, не полезет – отбреет, не оглянется. Звонит он на коммутатор:
– Говорит генерал Челубеев. Девушка, дайте мне командира полка!
Той бы не ерепениться, а сразу связать вышестоящего с нижестоящим. Так нет, решила характер проявить:
– Я, товарищ генерал, не даю, а соединяю! – прокудахтала.
Челубеев смолчал, с комполка переговорил. Та курица, то есть телефонистка, спрашивает:
– Вы кончили, товарищ генерал?
– Кончил! Уже ширинку застёгиваю! – гавкнул Челубеев.
Или приезжает Челубеев в проектный институт стройуправления округа и с ходу устраивает разнос:
– У вас здесь не военное учреждение, а тульский леспромхоз!
Начальник института, естественно, глаза выпучил, принял давно забытую строевую стойку:
– Не понял вас, товарищ генерал!
Челубеев, походя, роняет:
– А что тут непонятного? Что ни начальник, то – дуб, что ни зам, то пень, что ни секретарша, то ягодка!
И таких перлов у начальника гарнизона не перечесть. Но нынешний приказ – всем перлам перл. Анатолий Борисович даже перечитал его вслух:
– Ввиду участившихся случаев нападения гражданских лиц на офицерский состав, унижения достоинства офицеров и прапорщиков, глумления над их формой одежды, настоятельно рекомендовать поименованным категориям военнослужащих прибывать к месту службы и убывать к месту жительства в гражданской одежде!
Прочитав, Анатолий Борисович окинул офицеров полка значительным взглядом и, хотя сам ничего не понял, спросил:
– До всех дошло, товарищи офицеры?
– Так точно, – в разнобой отозвалось несколько голосов.
Вразнобой – у связистов допустимо. Отношения у них между собой более демократичные, чем в других родах войск – как-никак, а военная элита, инженеры, светлые головы.
Но на то и кот, чтобы мыши не дремали. Анатолий Борисович уже десять лет как начальник штаба и знает, что воли личному составу давать нельзя, особенно светлым головам и так называемой элите.
– Не понял… – набычился он. – Разве так, товарищи офицеры, на вопрос старшего начальника отвечают? Сейчас устроим зачёт по знанию Устава внутренней службы!
– Не надо зачёта, товарищ подполковник… – скорчил жалобную физиономию капитан, начальник строевого отдела.
Анатолий Борисович с высоты своего наполеоновского роста вперил в подчинённого пронзительно-уничижающий взор светло-серых с жёлтыми вкраплениями глаз и снова задал вопрос всем присутствующим:
– Понятен приказ начальника гарнизона, товарищи офицеры?
– Так точно, товарищ подполковник, – в голос выдохнули офицеры полка.
– Тогда свободны, – отпустил подчинённых Анатолий Борисович, но сам себя свободным не почувствовал. Рекомендация начальника гарнизона всё взбаламутила в его душе.
Военную форму одежды Анатолий Борисович, можно сказать, обожал и почитал. Можно даже сказать, что именно форма была тем самым манком, который определил когда-то его судьбу, то есть поступление в военное училище и дальнейшую офицерскую карьеру. Все эти шевроны, петлички, погоны, ремни и ремешки, блеск сапог, кокарды, звёздочки, эмблемы, отлично подогнанные китель и шинель – для него всегда были не просто атрибутами внешнего вида, но высокой символикой принадлежности к чему-то большому, могучему, овеянному славой прошлых побед. И, что тут скрывать, военная форма придавала значимость самому Анатолию Борисовичу, делала его самого словно бы выше ростом, сильнее, превращала отдельно взятого индивидуума, в неотрывную часть большого, могучего, овеянного славой и уважением, организованного и регламентированного до мелочей организма.
Да, Анатолий Борисович любил и почитал свою военную форму. С нею, с формой, было связано столько эмоциональных воспоминаний, которые даже трудно выразить словами. Например, как передать запах шинели после дождя или первого снега или как выразить ощущение прикосновения ладони к её колючему ворсу. В этот ворс так любила утыкаться носом Алла, его жена, ещё в ту пору, когда была не жена ему, а простая девчонка с соседней улицы, и он курсантом приезжал
