Только не для взрослых - Ида Мартин
Амелин выходит из подъезда с моей шапкой в руке и смеется:
– Нормально ты тут устроилась.
– Я хочу знаешь чего?
– Чего?
– Я хочу тебя подстричь.
– Прямо сейчас?
– Завтра.
– Ты говорила, что не умеешь стричь.
– В Капищено тебя это не смущало.
– Ну-у-у, вспомнила. Тогда было другое.
– Что другое?
– Тогда мне нужно было тебя чем-то приманить. И я подумал, что все девчонки любят стричь.
– А сейчас?
– Сейчас ты уже приманилась.
Марков с Герасимовым нас уже ждут, и я готовлюсь к порции упреков из-за нашего пятнадцатиминутного опоздания.
– Ты в курсе, Осеева, что не май месяц? – кричит издалека Марков.
– И тебя, Марков, с Новым годом, – отзываюсь я.
– Сколько можно ждать? – ворчит Герасимов.
Белый заяц втихомолку
Положил письмо под елку, —
заводит громко, словно на детском празднике, Амелин.
Пишет он: «В лесу так пусто,
Снег хрустит ну как капуста,
Может, кто-то в Новый год
И мне подарок принесет?
И мне подарок принесет?
И мне подарок принесет?
Мы подходим, и ребята обмениваются рукопожатиями.
И хотя просить неловко, —
продолжает Амелин, будто так и надо.
Но капуста и морковка,
Я признаюсь честно вам,
Часто снятся по ночам.
Жду девчонок,
Жду мальчишек…
Он делает паузу и подмигивает Герасимову:
Подарю им много шишек!»[6]
– Я тебе, Амелин, сам шишек подарю, – хмыкает Герасимов. – Только попроси.
– Под какой елкой ты его нашла? – кривится Марков. – Мы же все морги обзвонили.
– Под новогодней, конечно, – отвечает за меня Костик. – В большой подарочной коробке с огромным красным бантом.
– Не повезло тебе. – Марков сочувственно смотрит на меня. – Так себе подарок, если честно.
Они с Герасимовым идут впереди нас и при каждом удобном случае толкаются, роняя по очереди друг друга в снег. Здорового Герасимова сдвинуть с ног не так-то просто, но хитрый Марков наловчился – сначала делает сзади подсечку, а потом пихает в плечо.
Мы могли бы поехать на метро, потому что в новогоднюю ночь оно работает без перерыва, но прогуляться одну остановку даже приятно. На улице полно людей.
– Почему ты тогда была в юбке? – неожиданно спрашивает Амелин.
– Тогда – это когда?
– Когда я в первый раз тебя увидел. На олимпиаде.
– Ты ошибаешься.
– Точно нет. Я тот момент очень хорошо запомнил и потом еще долго вспоминал.
– Ты прекрасно знаешь, что я не ношу юбок.
– Именно это мне и не дает покоя.
– Значит, там была не я.
– Нет. – Он останавливается. – Там точно была ты.
– Извини. – Я развожу руками. – Кроме того, что кто-то из нас страдает провалами памяти или чересчур богатой фантазией, у меня нет объяснений.
– Хочешь сказать, что я это выдумал?
Он внимательно смотрит, и я поправляюсь:
– В том смысле, что видоизменять реальность – обычное для тебя дело.
– Это ведь не я. Она сама видоизменяется под нас. Под каждого. Она такая, какую мы ждем.
– В таком случае у всех должна быть фантастически прекрасная реальность.
– Я же не сказал, что она такая, как мы хотим, я сказал «ждем», а это разное. Я ждал тебя, а ты меня, вот мы и встретились.
– Я не ждала тебя, Амелин, я даже представить себе такое чудо не могла.
– Тогда для чего надела ту юбку?
– Я была в штанах! В обычных школьных штанах!
– А в моей реальности в юбке, и это доказывает, что она видоизменяется.
– Не слушай его, Осеева, – оборачивается Марков. – Реальность не может видоизменяться. Меняется ее субъективное восприятие. Просто, когда доказать какой-либо факт или суждение невозможно, оно может считаться субъективно верным. То есть, пока ты не докажешь, что была в штанах, или Амелин не докажет, что ты была в юбке, справедливы оба утверждения. В принципе, ты можешь пойти от обратного и попробовать доказать, что в юбке не была.
Марков мог еще долго продолжать, однако резкий толчок Герасимова враз отправляет его в придорожную кучу снега.
– Кончайте уже фигней страдать. – Герасимов строго смотрит на нас из-под бейсболки. – Осеева была в юбке. Подтверждаю. Вы тогда сценку на Двадцать третье февраля ставили. И это была не твоя юбка, а Дёминой. Тебя Инна Григорьевна заставила ее надеть, а за то, что спорила, послала за какой-то книжкой. Я контрошу переписывал и в классе сидел.
Как только Герасимов об этом заговаривает, я мигом вспоминаю ту ситуацию и все сразу встает на свои места.
Амелин победно улыбается. Я моргаю, не зная, что сказать в свое оправдание. Марков, фыркая, выбирается из сугроба и готовится напасть на Герасимова, но тут Амелину приходит сообщение от Артёма, и мы все вместе утыкаемся в экран.
Это видео. Довольно длинное. На тринадцать минут. Примерно столько же нам еще идти до горок. Но Костик ставит на двойную скорость, и мы смотрим снежный челлендж в забавном ускоренном темпе, где все происходит гротескно быстро.
Последняя запись с Артёмом. Он весело приплясывает на кухонном стуле в классическом черном костюме и белой рубашке.
В одной руке у него бутылка шампанского, другой он медленно расстегивает пуговицы рубашки. Зрелище напоминает их летние танцевальные соревнования с Амелиным. На столе стоит желтый пластиковый тазик со снегом. За кадром слышны смеющиеся и подначивающие голоса Лёхи и Макса.
Чернецкий знает, что он красивый, и потому все, что он делает, выглядит как позволение собой любоваться. Так что я до конца не смотрю.
Гораздо приятнее наблюдать за смеющимися ребятами.
И совершенно неожиданно, не задумываясь об этом специально, я вдруг отчетливо вижу, как они изменились за этот год. Это настолько очевидно, что заметно даже мне.
Я пытаюсь представить, какими они будут лет через пять, десять, двадцать. Сделать это несложно. Марков – деловой офисный дядька в костюме: какой-нибудь управляющий или финансовый директор, от которого стонут все подчиненные, но при этом он лучший специалист в
