Панас Мирный - Гулящая
Христя ускорила шаг. Теперь ночь, никто ее не увидит, не остановит, не начнет выспрашивать. Скоро все лягут спать, потому что завтра праздник воскресенье, никто ничего с вечера не делает. Разве только молодежь соберется на посиделки. Христя вспомнила посиделки, когда она была молодой, вспомнила девушек, своих подруг, вспомнила хлопцев, кто за кем бегал, кто по ком сохнул... Все они, как живые, стоят перед ее глазами, все мерещатся ей, она слышит знакомые голоса, шутки, смех... Христя забыла о том, куда она идет, какая она теперь стала, ей кажется, что она бежит на посиделки. И она шагает все быстрей и быстрей... под ногами у нее скрипит мерзлый снег, кровь приливает к сердцу, расходится по всему телу, греет ее... мысли роями поднимаются в голове, и всё такие веселые и приятные, легкие и беззаботные. А ночь все ниже и ниже спускается на землю, окутывает мраком белые поля, тьма застилает далекий простор. Белая дорога, словно из льда, протянулась, синеет, а кругом в поле искры, как цветочки, сверкают: и желтые, и синие, и зеленые. Это мерцают на снегу переливы сияния звезд,- Христя не идет, а бежит. Скрип и скрип, скрип и скрип! И этот скрип ее быстрых шагов сливается в непрерывный шум, будто кто-то жалуется или бранится, не умолкая. А вокруг мертвая тишина, только изредка треснет земля от мороза, словно кто выпалит из ружья, и треск разнесется в холодном воздухе. Христя вздрогнет и снова спешит вперед.
Долго ей пришлось идти, пока она услышала вдалеке лай собак. О, слава богу, если это не Марьяновка, то какое-нибудь человеческое жилье. Попрошусь переночевать. Ноги у нее ныли невыносимо, пальцы щипало морозом. Лай все ближе и ближе. Вот и хата видна. Темно всюду, нигде ни огонька, а лай слышен впереди. Это, верно, выселился кто-нибудь на околицу. Христя прошла мимо хаты. Вон перед нею что-то зачернело, возвышаясь над всей окрестностью. Что это? Христя присмотрелась. Да ведь это церковь. Марьяновская церковь! Слава богу! Сюда через площадь налево стояла их хата, теперь там еврейский шинок. Христя перекрестилась и пошла.
Видно, было уже поздно, потому что в хатах нигде не светились огни. Одни собаки встречали и провожали Христю, когда она проходила мимо огородов. Как все переменилось. Когда-то здесь был пустырь, а теперь он застроился, улицы стали. Узнает ли она свою усадьбу? "Да вот она!" воскликнула Христя, остановившись перед длинной-длинной хатой с жилой половиной по одну сторону и лавкой по другую. "Ишь чертов еврей, чего только не понастроил на чужой земле!" - весело подумала она, надеясь, что все это вскоре перейдет в ее руки.
Она подошла к окну и постучала. В морозном воздухе гулко зазвенело намерзшее стекло; собаки, услышав стук, подняли лай.
- Кто там? - донесся из хаты голос.
- Пустите.
- Кого пустить? Чего? - слышится голос еврея. Но вот раздался скрип, загремел засов. Дверь на улицу отворилась, и в черном проеме показалась борода еврея.
- Пустите переночевать, просит Христя.
- Куда ночевать? Тут тебе не постоялый двор. Проходи дальше! - крикнул еврей и запер перед ее носом дверь на засов.
Христя осталась на улице. "Куда же идти? - думалось ей. - Куда, если это моя хата, мое добро. Чего я к чужим пойду?"
И она опять постучала в окно. Тихо - ничего не слышно. Немного погодя погодя она опять стучит.
- Пустите же, а то замерзну! - кричит она.
- Иди, иди пока по шее не дал! - отвечает ей голос из хаты.
"Чего доброго, и даст!" подумала Христя и пошла по улице. Собаки на соседних дворах кинулись в подворотни. Христя повернула назад. "Еще разорвут. Лучше я около лавки посижу, - все-таки там потише. До рассвета просижу, а там мы и на еврея найдем управу. Ты, чертов нехристь, переночевать меня не пустил, так я ж тебя среди зимы вышвырну из своей хаты!" - грозилась она, устраиваясь на лавочке под навесом, где было как будто потише. В этом закоулке, правда, было хорошо: вдоль стены широкая и длинная лавка - устанешь, и прилечь можно. И Христя, придвинувшись к стене, села. Вот только холодно, немилосердно холодно и спать хочется, так и клонит ко сну. Христя, поджав ноги, прислонилась к стене. Сперва зло ее брало, что еврей не пустил ночевать. Расплодилось чертово семя не только в городах - и в села их поналезло, надувают нашего брата... Но скоро Христя перестала сердиться. Мысли ее приняли другое направление, стали ровнее, спокойней. Завтра она пойдет в волость - пусть вернут ей ее добро. Что ж она тогда будет делать? Что? Пустит кого-нибудь в соседи, лавку сдаст внаем. Лишь бы зиму как-нибудь перебиться, а лето красное поможет ей. В тепле да в достатке она уж что-нибудь придумает... Христя размечталась, позабыв обо всем на свете. Сон смыкает ей глаза, навевает забытье. Вдруг точно кто по голове ее ударил, она вздрогнула, искры посыпались у нее из глаз - и... что за чудо!.. перед нею лето. Знойное искристое солнце катится по высокому небу, золотом горят в солнечных, лучах зеленые поля, птички поют, легкие мотыльки порхают, воздух напоен запахом трав и цветов. Она идет по полям, на которых буйно поднялись пшеница и рожь. Конца-краю нет этим нивам, ветер волнует молодой высокий колос, пробегает от нивы к ниве. "Чье это поле?" - спрашивает она у прохожего. "Христино поле",- отвечает тот, ломая перед нею шапку. "Какой Христи?" - "Да вот, может, знаете, из Марьяновки. Бедняки у нее были отец с матерью, а она была хороша собой, да как пошла в люди да намыкалась по свету, воротилась в деревню калекой. И, видно, за ее тяжкие муки послал ей бог счастье - разбогатела она. Вот глазом не окинешь - кругом все ее поле. Там и лес столетний, а в Марьяновке у нее - дом панский. На всю Марьяновку дом. И в нем полно девушек и покрыток. Согрешит девушка, она тут же ее к себе переманит. Грамоте учит, ремеслу. Школу такую открыла. И скажи, пожалуйста: иной раз вовсе беспутная попадется, смотришь, через год-два - такая станет хозяйка: все знает, все умеет. Захочет девушка, замуж оттуда идет, не захочет, век там проживает. Сперва люди ее сторонились, а как разобрали, так и хозяева стали отдавать в ученье к ней своих дочек. Добрая душа, много людям добра делает! Не то что другие: как разбогател, так и бога и людей забыл. А она нет - все для людей. За их, говорит, зло я им добром отплачу!" - закончил прохожий и пропал из глаз. "Где наша мать? Где наша мать?" - услыхала она стоголосый шум. И отовсюду, со всех сторон, из-за густой пшеницы и высокой ржи, показались девичьи и женские головки, гладко причесанные, убранные цветами. Личики румяные, глазки ясные, спокойные... И все бросились к ней. "Вот наша мать! Вот наша мать! Утомилась, бедняжечка. Возьмем ее на руки и донесем до дому!" И, подняв ее на руки, молодые и сильные, они понесли ее по полю. Широким шатром раскинулось над нею синее небо, ни тучки на нем, ни облачка, разве только черной точкой жаворонок, затрепещет, да зальется над землей своей песней. Внизу буйные колосья за нее цепляются, тихо щекочут ее, а вокруг - несмолкаемый шум молодых и звонких голосов... Так легко и приятно Христе - сладко дремлется ей, глаза смыкаются, тихое забвенье находит на нее. Все крепче, и крепче сон, она словно стынет, замирает во сне...
На следующий день, чуть забрезжил свет, еврей, озирая свои владения, наткнулся около лавки на что-то темное.
- Кто там? - крикнул он, подходя.
В сером свете зимнего утра виднелась темная куча. Еврей протянул руку и отпрянул в ужасе. Теплая рука его коснулась холодного как лед лица.
- Гивалт! Гивалт! - закричал он и бросился в хату.
Скоро он опять появился, за ним выползла и еврейка. Еврей что-то кричал ей, показывая рукой на лавку. Заспанная, неумытая еврейка устремила туда свои черные глаза.
- Что там тебе, Лейба, бог послал? - крикнул еврею мужик с соседнего двора.
- Что послал? Напасть послал! Принесли кого-то черти, замерз тут около лавки.
- Кто ж это там? Мужик или баба?
- А черт его знает, кто? Не нашел другого места, приткнулся около лавки!
Мужик, бросив посреди двора охапку соломы, которую он нес скотине, пошел к лавке. За ним и еврей с еврейкой.
- А никто к тебе на ночь не просился? - спросил мужик.
- Нет, не просился,- ответил еврей, глядя на жену.
- А я слышал ночью - собаки лаяли и в окно кто-то стучал.
- Не знаю, может, и стучал. Я спал. Ты не слышала, Хая? - повернулся еврей к еврейке.
- Нет, не слышала,- ответила та.
Мужик подошел к куче лохмотьев и ощупал голову.
- Так и есть, человек,- сказал он.- Что ж теперь, Лейба, будешь делать? - спросил он немного погодя.
- Что делать? Возьму и выкину на середину дороги.
- Нет, так нельзя, а то как бы беды не было. Надо в волость заявить.
Еврей застрекотал что-то еврейке и побежал по улице. Еврейка пошла в хату. Мужик постоял-постоял и тоже пошел домой.
- Остап! - крикнул он через забор другому соседу.- Слыхал, у Лейбы около лавки кто-то замерз?
- Ну?
- Вон лежит? - показал мужик рукой.
Остап пустился бегом к лавке.
- Что там такое? - послышался издали третий голос.
