Панас Мирный - Гулящая
Был обеденный час. Вдали замаячили Иосипенковы хутора, окруженные ометами соломы. Дома ли живет Марья, или мыкается по свету? Зайти обогреться. Если Марья дома, приятно будет встретиться со старой знакомой. Она была так добра к ней и теперь, наверно, обогреет и накормит ее. А Христе хочется есть: она вышла без завтрака: завтракать-то ей было нечего.
Христя ускорила шаг: голод и холод и желание поскорее увидеть Марью гнали ее вперед. От Марьи недалеко Марьяновка, она расскажет ей, что слышно о родной деревне. Скорее, скорей! Вон дородная молодица, одетая, несмотря на холод, в легкую кофтенку, достает воду из колодца... Скрипит и гудит колодезный журавль, поднимая вверх под нажимом сильной руки свое коромысло и большую бабу. Вот он поднялся вверх и снова опускается вниз. Скорей! Красными, как свекла, руками молодица уже снимает с крюка ведро и скоро уйдет в хату. А кто проводит Христю через двор?.. Тут такие злые собаки! Скорей, скорей!
Христя добегает до забора. Вот из-за перелаза блеснуло и лицо молодицы, белое-белое, с черными глазами и бровями. "Да ведь это Марья! Сам господь посылает ее мне".
- Марья, здравствуй! - крикнула Христя в то самое мгновение, когда Марья, перегнувшись немного набок, повернулась и пошла с полным ведром к хате.
- Марья! Ты слышишь?! - крикнула еще раз Христя.
Марья остановилась, оглянулась.
- Подожди! Проводи меня, а то у вас тут собаки!
Марья поставила ведро на снег и, прикрыв рукой глаза, с удивлением смотрела на оборванную нищенку, которая окликнула ее.
- Здравствуй, говорю. Не узнаешь? - подходя к Марье, говорит Христя.
Та присмотрелась, пожала плечами.
- Не узнаю,- ответила она.- Кто же вы будете?
- И не диво, что не узнаешь. Меня никто не узнает. Пусти, ради бога, в хату обогреться, там и увидишь, кто я.
- Что ж? Заходите, места хватит,- говорит Марья, поднимая ведро, как перышко.
Они вместе вошли в сени, из сеней в хату. Всюду чистота, порядок посмотреть приятно, а тепло - прямо звон стоит в хате!
- Здравствуй в хате,- поздоровалась Христя.
- Здравствуйте,- ответила Марья.
- Кто там? Свои или чужие? - послышался с печи мужской голос.
- Да бог его знает, Сидор, свои ли, чужие ли. Какая-то баба или девка меня узнала, а я ее никак не признаю. Просится погреться.
- Что ж, можно. В хате тепло. На печи и вовсе душно, ну ее совсем,слезая с печи, говорит Сидор.
- Ты бы подольше полежал,- смеется Марья.
- Что это ты, как тебя звать, стоишь у порога? - повернулся Сидор к Христе.- Раздевайся да полезай на печь, коли озябла.
Христя не знает, как быть. Сбросить ли дерюжку, которой она закуталась до самых глаз, или нет? Как показать людям свое изуродованное лицо!
- Не узнаете, пока сама не скажу,- робко говорит Христя, снимая дерюжку.
- Ого? - крикнул Сидор.- Нос-то отморозила или откусил кто?
- Отморозила, -сквозь слезы хрипло ответила Христя.
Сидор умолк, а Марья так и впилась в Христю глазами.
Что-то ты мне будто знакома,- заговорила она.- И голос знакомый, где-то я его слышала, и тебя где-то видела, только никак не вспомню.
- Рубца помните?
- Ну?
- Мы служили у него.
- Христя?! - воскликнула Марья.
Христя виновато потупилась.
- Боже мой! Где же это ты была? Откуда идешь, куда?
Христя молчала.
- Какая же это Христя? - спросил Сидор.
- Да ты не знаешь. Из Марьяновки. Давно это было, еще твоя мать была жива, она шла в город с Кирилом и заходила погреться.
- При царе Горохе, значит? - спросил Сидор, почесываясь.
- При царе Горохе. Скотину иди поить, а то уж время обедать.
- Да я и то собираюсь,- снимая с жерди кожух, отвечает Сидор.
Он быстро оделся и вышел. Марья и Христя остались одни. Христя присела на постель около печи и понурилась. Она боялась поднять голову, показать Марье свое лицо. Какое оно было когда-то красивое, а теперь?.. А Марья вскинет на Христю удивленные глаза и тут же отвернется так неприятно ей смотреть на круглое лицо Христи с дыркой и пуговичкой вместо носа. Она догадывается отчего это, но боится спросить.
- Куда же это тебя бог несет? - пересилила себя Марья.
- Домой.
- Куда домой? В Марьяновку?
- Да.
И опять они примолкли.
- Что же там родные остались? - немного погодя опять спрашивает Марья.
- Не знаю, есть ли родные. Отцовская хата осталась.
Разговор опять оборвался.
- Где, значит, ни побывала, куда ни заносило, а дома лучше.
Христя молчала.
- Так вот и я. Спасибо, бог прибрал свекровь. Теперь у нас с мужем лад. Вот уж третий год живем - брани у нас не услышишь.
- Старое позабылось?- тихо спросила Христя.
- Ну его! Не вспоминай. Самой страшно, как подумаю. Не ко времени, Христя. Вот и ты домой идешь, а, верно, как старое вспоминаешь.
- Ох, вспоминаю! - вздохнула Христя.
- Невесело, видно, вспоминать-то его, коли так тяжело вздыхаешь?
Христя только рукой махнула. Тут вошел Сидор и заговорил про другое: стал жаловаться на холод, удивлялся, как Христя шла по такому морозу, торопил Марью, чтобы поскорее давала обедать, хоть нутро горячим согреть.
Марья вынула из печи борщ, поставила на стол и пригласила Христю подкрепиться. Христя молча присела и, хотя ей очень хотелось есть, ела немного - почему-то вкусный обед этих добрых людей комом стоял в горле, мысль о своем уродстве не покидала ее, и она боялась поднять глаза на Сидора и Марью.
Пообедав и поблагодарив хозяев, она сразу стала собираться в дорогу.
- Куда это? - спросил Сидор.- По такому холоду?
- Тут недалеко, в Марьяновку.
- Смотри, ночь застигнет в дороге.
- Да хоть ночью приду.
-А где же там заночуешь?- вмешалась Марья.
- Да где-нибудь заночую.
И, поблагодарив хозяев, она вышла из хаты. Марья проводила ее за ворота и долго смотрела, как Христя, закутавшись в лохмотья, плелась по дороге.
- Ушла? - спросил Сидор, когда Марья вернулась в хату.
- Ушла.
- Добегалась, что без носа осталась! - прибавил он, но Марья молчала. У нее так больно сжалось вдруг сердце!
Христе стало легко, когда она далеко отошла от хуторов. Холодная и безлюдная пустыня казалась ей куда милее и родней, чем теплая хата, где она недавно грелась. Приветливые слова Марьи, ее гостеприимство, жалостливые взгляды, теплая хата - все-все казалось Христе таким горьким и безотрадным. К чему все это ей, отверженной? Чтобы почувствовать, как смущает добрых людей ее безносое лицо, какое вызывает у них отвращение? Бог с ними и с их жалостью! Безмолвная пустыня не гнетет так душу, как тесная хата, не спросит у нее, как дошла она до этого, куда несет свое горе, куда бежит?..
И Христя все шла и шла, не думая о том, что идет к таким же людям, не помышляя о том, что вся Марьяновка вытаращит на нее глаза больше, чем Марья, что все в один голос спросят: зачем ты к нам приплелась?
Короткий зимний день угасал. Ясное солнце скрывалось за горой, озаряя багровым светом чистое небо, по которому лишь кое-где плыли легкие облачка; от зарева по снежной равнине разливался оранжевый свет. Уныло и тихо было вокруг, мороз все крепчал. Только теперь Христю вдруг осенило: она поняла, что там, куда она идет, люди изумятся еще больше, что ее истерзают расспросами: откуда, зачем? Душа у нее похолодела, сердце заболело так, словно кто всадил в него и повернул острый нож. Она остановилась, безнадежно глядя вперед, туда, где бескрайняя степь сливалась с бескрайным небом, где чернела какая-то полоса, быть может, сама Марьяновка. "Ну, чего я туда пойду? чего?" - спросила она сама себя и повернула назад. Возвращаться?.. Нет. Она столько прошла. Чего стоил ей, голодной, один переход в трескучий мороз от губернского города. А что было там в городе? Еврей выгнал, насмеялся над нею; не набреди она на хибарку Марины, верно, пришлось бы ночевать где-нибудь под забором, а то и в поле. Христя повернулась и снова пошла по дороге в Марьяновку, только все тише и тише, словно что-то удерживало ее, не пускало. А тем временем солнце совсем скрылось, заря стала желтеть, мигать, на землю спустилась ночь, окутав мраком дальние равнины; в небе загорались звезды; блестящие и ясные, они усеяли все небо, словно кто высыпал их целый кош.
Христя ускорила шаг. Теперь ночь, никто ее не увидит, не остановит, не начнет выспрашивать. Скоро все лягут спать, потому что завтра праздник воскресенье, никто ничего с вечера не делает. Разве только молодежь соберется на посиделки. Христя вспомнила посиделки, когда она была молодой, вспомнила девушек, своих подруг, вспомнила хлопцев, кто за кем бегал, кто по ком сохнул... Все они, как живые, стоят перед ее глазами, все мерещатся ей, она слышит знакомые голоса, шутки, смех... Христя забыла о том, куда она идет, какая она теперь стала, ей кажется, что она бежит на посиделки. И она шагает все быстрей и быстрей... под ногами у нее скрипит мерзлый снег, кровь приливает к сердцу, расходится по всему телу, греет ее... мысли роями поднимаются в голове, и всё такие веселые и приятные, легкие и беззаботные. А ночь все ниже и ниже спускается на землю, окутывает мраком белые поля, тьма застилает далекий простор. Белая дорога, словно из льда, протянулась, синеет, а кругом в поле искры, как цветочки, сверкают: и желтые, и синие, и зеленые. Это мерцают на снегу переливы сияния звезд,- Христя не идет, а бежит. Скрип и скрип, скрип и скрип! И этот скрип ее быстрых шагов сливается в непрерывный шум, будто кто-то жалуется или бранится, не умолкая. А вокруг мертвая тишина, только изредка треснет земля от мороза, словно кто выпалит из ружья, и треск разнесется в холодном воздухе. Христя вздрогнет и снова спешит вперед.
