Том 2. Проза - Анри Гиршевич Волохонский
В пятьдесят шестом году Ивану Алексеевичу позволили вернуться в Петербург. Он занялся переводами, участвовал в постановке оперы Монтеверди «Поппея» в Эрмитажном театре. Литературный вкус его был изыскан и безупречен, но любил он больше всего сцены ампутации, как то в «Белом бушлате» Мелвилла.
В свой день рожденья, когда ему стукнуло шестьдесят, Иван Алексеевич надел на голову скверный венок из бумажных цветов неопределенно пунцовой окраски и выглядел в нем с омерзительной прелестью.
Об Ираклии
К лицам, описанным Вагиновым в «Козлиной песни», принадлежал, между прочим, Ираклий Андроников. Его имя иногда упоминается в стихах обэриутов, например, у Заболоцкого (поэма «Время»):
Ираклий был лесной солдат,
Имел ружья огромную тетерю…
и
Ираклий говорил, изображая
Собой могучую фигуру:
«Я женщин с детства обожаю…»
После войны его иногда выпускали говорить по радио с манерными интонациями в подражанье Соллертинскому и другим выдающимся личностям. Сохранилось стихотворение о нем:
Послышался голос Ираклия:
«Скажите, друзья, не дурак ли я?»
И ответили хором друзья:
«Этот факт отрицать нельзя!»
Не помню, читал я его или слышал. Думаю, что Татьяна Никольская должна знать об этом и больше, и лучше.
Удушающий дух
В Вене, в парке Бельведер, есть аллея сфинксов. Наружность их описана в сонете Алексея Хвостенко:
О лев! Твой взор был темен и глубок
Как скрип крыла по воздуху ночному
Девичья грудь вздымалась по-иному
Когда смотрел я в глаз твоих поток
Зачем остыл и не бурлит восток
Какому умыслу он уподоблен злому?
Зверь-камень мертв, но дева-лев живому
Подвластна времени. Я слышать его мог
Оно лилось и наполняло глину
Души моей твоим, о лев, огнем
Крылатой влагой дева пела в нем
Гимн радости прохлады бедуину
Движения, а тела водоем
Изображал пленительную спину
Конечно, Зигмунд Фрейд, мальчиком гуляя по улицам Вены, должен был видеть этих полногрудых чудищ. Так не между ли их лап скрыты корни учения о Эдипе, раскрывшем суть загадки, которую Сфинкс ему задала?
Три поэтических сосуда
КУВШИН
У Айги
Две ноги —
сказал поэт Всеволод Некрасов.
Геннадий Айги, кстати тоже поэт, кроме всего прочего, перевел на родной чувашский язык стихи Бодлера.
Это было в Москве, в конце шестидесятых годов. Олег Прокофьев, сын композитора и сам художник и поэт, и жена его искусствоведша Камилла Грэй принимали большое общество, в том числе Айги. К ночи все разошлись, остались лишь близкие друзья. И тут, откинувшись в кресле и слегка прикрыв лоб рукою, усталая Камилла произносит:
— А он милый… Этот ГАИ…
— Что за ГАИ? — спрашивает кто-то в ужасе: мало ли, сошла с ума чужеземная женщина.
— Ну, ГАИ… Который по национальности кувшин…
ГРАФИН
В послании Алеше в Салехард среди иных, стремящихся в сторону юга, упомянут Гарик Суперфин:
И даже тот, кто более чем финн,
Туда влачит судьбы своей графин.
Как раз тогда Гарика сажали за инакомыслие. Графин же в нашем словоупотреблении близок к кувшину или к арабо-тюркскому «зиндану», то есть опять-таки к затыкаемому сосуду или к каталажке. Об этом, собственно, здесь и говорится.
Иное дело графин в известном рецепте:
Возьми:
Урины семь галлонов,
Талант дерьма, графин лимонов…
Тут графин выступает как мужской род от графини.
ЗИНДАН
Свою «Эпиталаму Геннадию Снегиреву» Алеша Хвостенко сочинил, будучи посажен в зиндан города Джамбай. Они приехали туда с Иваном Тимашевым, по прозвищу Ванька Бог, и вступили в противоречия с местной властью. А Снегирев действительно собирался жениться на какой-то невинной девице. Всем обитателям зиндана песня очень понравилась.
Я послал Алеше несколько строк о Ефиме Славинском, о его судьбе:
А ты беги пустыни прочь
И не ходи в Харран Хивинский:
На Вавилонской Башне ночь
В Семипалатинске Славинский
Как раз тогда его приговорили к лишению свободы. Алеша отвечал мне:
По твоему совету прочь
Бежал Хивинского Харрана
Но проведя в Джамбае ночь
Достиг ментовского зиндана
Труды поэта
Не могу забыть рассказа Алексея Хвостенко о трудовой деятельности:
«К нам подошел человек, назвавшийся начальником ватного цеха. Посидели. Потом он пригласил к себе в цех осмотреть помещение. Пришли к оврагу, на склоне которого этот цех был. Кругом летали, висели на суках и камнях и просто валялись клочья ваты. Внизу, на самом дне оврага текли в противоположных направлениях два полные ватой арыка».
Другой его рассказ описывает случай на работе.
Алеша устроился делать мыльный раствор. Прачечная помещалась во дворе, в кирпичном строении. Часа в четыре ночи нужно было нарезать мыла, бросить в воду и включить острый пар. Через час выключить и идти домой. Однажды Алеша пришел домой и лег спать. Утром будят. «Иди, — говорят, — Хвостенко, на работу». Явился. Все здание прачечной полно пены. Люди делали в ней ходы, словно земляные черви, чтобы попасть внутрь. Оказалось, он, покидая рабочее место, не выключил острого пара.
О возможном воздаянии за труд Алеша сочинил как-то ироническое четверостишие:
Какой кошмар — жена сказала Бекет —
Когда поэта премируют лепет,
А я скажу: поэт — не вечный мобиль
И пусть ему воздаст живущий Нобель
Вот мы наконец-то и добрались до истинной меры вещей:
Алеша, сходим за полбанкой
Напиться б надо перед пьянкой
А то все графин, кувшин, зиндан… Сплошная мифология.
Ближайшее место
Алеша Хвостенко приехал в Тивериаду, и мы отправились погулять туда, где из озера вытекает река Иордан. Прохаживаясь под огромными тенистыми эвкалиптами,
