Пять времен года - Авраам Б. Иегошуа

В ту же пятницу, в очередной раз угостив семью все теми же разогретыми рыбными котлетами, которые он теперь неизменно подавал на каждом очередном пятничном ужине, как будто это стало нерушимым ритуалом, он сообщил теще, что назначил дату для поездки на могилу. Теща, от рождения наделенная исключительной любовью к порядку и точности, была несколько обескуражена его поспешностью. «Ты уже назначил?» — переспросила она удивленно, снимая очки и склоняясь над календарем. Молхо снисходительно посмотрел на эту старую женщину, которая в последние месяцы становилась все меньше, легче и как будто даже прозрачней, словно со смертью дочери из нее постепенно вытекало все материальное, оставляя в ее телесной оболочке чистую духовность. Иногда, безо всякой видимой причины, он вдруг думал о ней как о тяжком бремени, которое на него навалили, или как о преграде, поставленной поперек его жизни. «Выйди она вовремя замуж, — раздраженно думал он, — например, когда приехала в страну молодой еще женщиной с малолетней дочкой, она могла бы за это время родить еще пару-другую детей, которые сейчас освободили бы меня от нее. Интересно, у нее были любовники после смерти мужа?» Теперь он избегал ее взгляда и всегда говорил с ней, опустив голову или слегка отвернувшись, — он чувствовал, что в последнее время она как будто постоянно оценивала его, словно примеряя его возможности к какому-то ей одной известному делу. Раньше, до того, как она перешла в дом престарелых и еще жила в собственной квартире, жена часто посылала его туда сделать что-нибудь по дому: починить полку, укрепить ослабевшие винты, вбить новый гвоздь или заменить перегоревшую лампочку, и он иногда специально оттягивал свой приход, чтобы испытать тещино терпение, потому что нужные материалы у нее уже были, она заранее покупала их по его указанию, и у нее были собственный маленький молоток и прочная отвертка, а также гвозди и винты в деревянной коробке, так что она вполне могла бы все сделать сама. Но она неизменно ждала его и всегда молча, без упрека, подавала ему все необходимое для работы. Он любил пользоваться ее инструментами, и не только из-за того, что не хотел таскать из дома свои, но еще и потому, что у нее эти инструменты были приятны на ощупь, но бывало, что они не подходили для нужного дела, и ему приходилось возвращаться к ней еще раз, со своей собственной дрелью или другим по размеру винтом, и тогда он опять откладывал починку, еще на неделю-другую. «Это просто чудо, какое у нее фантастическое терпение!» — говорил он с улыбкой жене, которой почему-то ни разу не пришло в голову, будто он нарочно издевается над старухой. Сейчас теща уже не зависела от него, в доме престарелых было кому заботиться о ней и содержать все в исправности, но она до сих пор иногда смотрела на Молхо так, как будто хотела в очередной раз попросить его о чем-то.

В одну из этих пятниц, после обеда, на улице хлынул тревожный и сильный дождь, неожиданный и не предсказанный синоптиками, словно бы явившийся из другого времени года и другого места, чтобы решительно положить конец затянувшемуся лету. Впрочем, небо вскоре очистилось, и солнце появилось снова, почти такое же яркое, как прежде, и, когда в сумерки, остановившись возле дома престарелых в ожидании тещи, Молхо увидел, что она выходит во всем зимнем, закутанная в тяжелый плащ и в старой красной шапке — тот самый наряд, в котором она явилась к нему в ночь смерти дочери, — он с удивлением и даже с некоторым странным удовольствием подумал, что ее сознание наконец-то стало понемногу сдавать и мутиться. Ее глаза показались ему запавшими, взгляд — тяжелым и лихорадочным. Она остановилась перед ним и, к его изумлению — вдруг, без всякого объяснения, — спросила, не хочет ли он снова съездить в Европу.

Теперь уже наступила настоящая осень — холодные дожди шли друг за другом, непрерывной чередой, и вскоре все уже забыли, что бывает как-то иначе. Бушевали осенние ветры, и листья, которые, казалось, никогда не упадут, пожелтел и и начали тоскливо шелестеть по тротуарам В одно раннее утро, на рассвете, Молхо стоял возле своего дома, в теплом пальто, с чемоданом у ног, окруженный тонкой завесой слоившегося вокруг тумана, сквозь который едва пробивался мутный, желтоватый свет покачивающихся уличных фонарей, а вместе с ними раскачивался, казалось, и весь квартал с его домами, — стоял, в который раз проверяя, на месте ли паспорта, билеты и деньги, врученные ему несколько дней назад тещей и сейчас разложенные по его многочисленным карманам, и ему почему-то упрямо вспоминался тот почтальон, что проезжал тут в ночь смерти его жены, и хотя теперь он уже знал, что то был мужчина, но все еще предпочитал думать, что на самом деле мимо него проехала тогда на велосипеде большая, сердитая, закутанная в платок женщина в очках, и почти воочию видел, как она переходит от дома к дому, освещая себе путь маленьким дрожащим ручным фонариком.

Но на этот раз вместо почтальона на подъеме улицы появилось такси с чем-то угловатым и странным, что лежало сверху, только вблизи Молхо разглядел, что это низкий сундук, привязанный веревками к крыше машины. «Не может быть! — пробормотал он возмущенно. — Она и этот сундук тащит с собой?!» Он быстро подошел к машине, подождал, пока водитель откроет багажник, положил свой чемодан и сел на переднем сиденье, кивнув трем сидевшим сзади женщинам — они прижимались друг к другу так тесно, что напоминали один большой ком потертого, старого меха, из которого выглядывали лишь три пары глаз, покрасневших от бессонной ночи. Женщины тоже кивнули ему. Он хотел было спросить о сундуке, но сдержался и промолчал. Какое-то давно забытое молодое ощущение вдруг шевельнулось меж его бедрами, и он подумал, ухмыльнувшись, что рядом с такими старухами немудрено почувствовать себя мужчиной. Сквозь шум мотора прорывалась еле слышная музыка — голоса хора, певшего в каком-то гулком высоком пространстве. «Что это за станция у нас, что в четыре утра передает церковную музыку?» — подумал он заинтересованно и глянул на шкалу радиоприемника, но тут же понял, что это просто кассета, поставленная шофером, и покосился на сидевшего за рулем старого немца в кепке, бывшего водителя автобусов, который с выходом на пенсию стал постоянным водителем дома престарелых. «У этих немцев даже шофер разбирается в музыке!» — улыбнулся