В открытое небо - Антонио Итурбе
Увлекшись своими душевными переживаниями, он не прислушивался к разговорам на аэродроме Пачеко и в офисе на улице Реконкиста и не вчитывался в газетные сообщения по поводу «Аэропостали». Новость застает его врасплох. Он получает письмо с информацией о закрытии всех проектов расширения американских линий компании и продаже ее аргентинского филиала. Почва под его ногами проваливалась, а он так ничего и не заметил.
Глава 60. Тулуза, 1931 год
В Монтодране на летном поле Мермоз осматривает новый трансатлантический «Лате 28». С полдюжины иллюминаторов делают его похожим на небольшой летающий автобус. Мермоз застегивает молнию кожаной куртки и, готовясь к первому полетному испытанию машины, надевает шлем и очки. Уже несколько недель он испытывает самые разные модификации самолетов, готовясь совершить прыжок в Америку, несмотря на весьма неустойчивый период в жизни компании.
Со свертком в руке к нему подходит механик. Это уже такой ритуал. Механик приносит ему парашют, а Мермоз смеется. Не желает он никаких парашютов. Это неудобно, к тому же более надежным в любых обстоятельствах ему кажется стараться посадить самолет, чем кидаться вниз с высоты в несколько сотен метров с этим куском плащовки. Механик ему подыгрывает. По крайней мере до тех пор, пока не оборачивается и не обнаруживает стоящего за своей спиной директора по эксплуатации, не сводящего с них строгого взгляда.
– Мермоз, вы забыли парашют.
– Но, месье Дора!
– Вы проводите испытательный полет. Действующие на данный момент правила авиации требуют иметь при себе парашют.
– Лишняя головная боль.
– Правила существуют для всех. Вы хотите, чтобы для вас персонально написали другое правило?
Мермоз недовольно кривится. Самолет как будто не замечает шести тонн груза, который в него добавили, и мягко забирается на высоту в пять тысяч метров. К тому же «Лате» отлично разгоняется, пока его не начинает трясти, да так отчаянно, что он не может удержать штурвал. Словно плохо склеенная модель, самолет разваливается в воздухе: несколько листов обшивки слетают с фюзеляжа. Самолет впадает в штопор – у него в жилах стынет кровь. И вот тогда он вспоминает о парашюте и головой вниз – ведь самолет пикирует вниз – пытается выбраться через потолочный люк. Но корпус машины уже деформирован, и плечи не пролезают. Голова из люка торчит наружу, так что он наблюдает, как стремительно приближается земля, а вместе с тем – как у распадающегося на части самолета отваливается крыло и отделяется бак с горючим. Отделение частей самолета вкупе с усилиями его плеч приводят к тому, что кабина разваливается и ему удается вывалиться вместе с целым дождем деталей, составляющих «Лате». Парашют раскрывается и на несколько секунд повисает в воздухе, но падающие металлические предметы прорывают ткань его купола, и Мермоз грохается о землю.
Работники аэродрома бегут к нему с носилками, не зная, жив он или разбился насмерть. Ответ на их сомнения – поднятая вверх рука с растопыренными пальцами в виде буквы V: victoria – победа.
Требуется госпитализация: сломано одно ребро.
– Вы останетесь здесь по меньшей мере на четыре дня: двигаться вам нельзя, мы вас зафиксируем.
– Доктор, несколько месяцев назад я женился.
– Желаете, чтобы мы известили вашу супругу?
– Нет-нет! Я как раз хочу, чтобы ее ни о чем не извещали! Ей и так из-за моих испытаний новых самолетов пришлось остаться без медового месяца, так еще и это – не хочу ее огорчать.
– В случае госпитализации пациента протокол требует известить его ближайшего родственника.
– Ладно-ладно, известите ее. Но скажите, что на следующей неделе я уже буду играть в регби!
Их свадьба состоялась в прошлом августе. Сам президент «Аэропостали», месье Буйу-Лафон, согласился стать свидетелем. Тони и Гийоме, стоя в уголке, толкали друг друга локтями и недоверчиво следили за Мермозом, словно не веря собственным глазам. Однако против всех его ожиданий ослепительно счастливым для него этот день не стал. Торжественная месса и даже сама Жильберта, очаровательная в белом платье, но с ее серьезной улыбкой, внушили ему некоторое беспокойство. Появилось чувство, как будто брак – ловушка для диких кабанов.
В последующие месяцы Жильберта показала себя любящей и внимательной супругой, которая неизменно ждет дома, ласково встречая. И хотя он замечает, что она ломает руки, провожая его на работу, еще ни разу она его не упрекнула: ни за полеты, ни за его отсутствие, ни за ужины вне дома, которые длятся до рассвета, если не больше. Она не задает вопросов, а все, что он считает нужным ей сказать, принимает как должное. Любой подумал бы, что это вполне безмятежная жизнь. Но сказать, что доволен собой, он не может. Она заслуживала бы мужа более домашнего, более преданного, не приносящего столько тревог. И он задается вопросом: счастлива ли Жильберта? Порой ему кажется, что да, но правдиво ли это впечатление? Так и не может он понять, что скрывается за этими карими беличьими глазами и этой вечной покладистостью.
Навестить его в больнице приходят коллеги-пилоты.
– Не вставай, не вставай, – хохмит Пишоду, увидев его в гипсе.
– Как оно там?
– Неважно.
– Опять давят на «Аэропосталь»? Да я вам уже сто раз говорил, что нашим «Линиям» бояться нечего! Буйу-Лафон – человек влиятельный, с неограниченными ресурсами: у него железная дорога, шахты, даже банки в Южной Америке. Он и министров за чистильщиков сапог держит!
Пишоду вздыхает. Больше всего на свете хотелось бы ему в это поверить.
– Суд уже вынес вердикт. Буйу-Лафон не смог рассчитаться по долгам, и государство конфисковало компанию.
Впервые голос Мермоза дрогнул:
