Федор Сологуб - Том 5. Литургия мне
У грозного судьи страшное лицо, и в руке его бумага. Он подает Сусанне бумагу и говорит низким басом, как дьякон, говорящий эктению:
– Смертный приговор злодею. Подпиши, царица.
И видит Сусанна злодея. Бледный мальчишка в лохмотьях, похожий на воришку, которого недавно поймали на рынке и били. Он смотрит на Сусанну, и глаза его молят и плачут.
Чьи-то ледяные руки под багряницею обшаривают Сусаннины плечи.
– Это – злодей? – спрашивает она.
– Злодей, – страшным голосом отвечает судья.
– И его казнят?
– Голову с плеч.
И уже палач в красной одежде подходит, а злодей падает на колени, дрожит и воет.
Чей опаляющий огонь льется на Сусанну и откуда? Не золото ли ее короны растопилось? Не самоцветные ли каменья текут по телу яркими пламенами?
Вскакивает Сусанна, вопит неистовым голосом:
– Не хочу быть царицею.
И бросается вниз. Как волна плеснула, – раздалась толпа. Как стекло разбилось, – зазвенели смех и плач.
«Где же я?»
Открыла глаза Сусанна и увидела себя на больничной койке.
IVВсе вокруг бело, тихо, чисто. Сусанна лежит на спине и смотрит на высокий, белый потолок. Потом опускает глаза, видит ряд кроватей, слышит тихий говор. От дверей идет кто-то высокий и смуглый, – Георгий!
Сусанна улыбается и говорит тихонько:
– Ну что, пришел? Думаешь, генералом сделаю?
Звенит ложка о стекло, – девушка в белом балахоне приподнимает Сусанну, поддерживая под подушками голову ее, и вливает ей в рот сладковато-горькое лекарство.
Сусанна морщится и говорит:
– Спасибо, сестрица.
Георгий садится на табурет у ее ног, улыбается ей так, что Сусанне вдруг становится радостно, и говорит, подмигивая девушке в белом балахоне:
– Что ж, Сусанна, хочешь быть царицею?
Сестра милосердия наставительно говорит ему:
– А вы ее поменьше спрашивайте, да и сами поменьше говорите.
Сусанна улыбается Георгию и говорит девушке:
– Ничего, сестрица.
И потом милому:
– Ну, что пристал! Побыла я в царицах, будет с меня, больше не хочу.
– Что так?
– А то. Думаешь, легко быть царицею мира?
– А разве трудно? Пей, ешь, веселись.
– Глупый, ничего не знаешь.
Помолчали. Георгий подвинул табурет поближе, пригнулся к Сусанне, спрашивает:
– А моею царицею хочешь быть?
Сусанне сладко-сладко, – и больно-больно. Она закрыла глаза. Слезинка на щеке блеснула и тихо покатилась мимо края нежно улыбнувшихся губ.
Тихо-тихо сказала Сусанна:
– Царицей себе меня ставишь, а держать будешь рабою. Пожалуй, уж и плетку на меня припас.
Георгий вспоминает, как рыжий англичанин здоровался с женою консула. Смуглый красавец берет Сусаннину правую руку в застегнутом у ладони на две пуговки белом тонко-полотняном рукаве и нежно целует эту большую, теперь бледную, но еще с красноватыми, не успевшими отойти от работы пальцами. Говорит:
– На руках носить буду.
Сусанна слушает и улыбается. На душе ее рай, а в сердце поет яркоперая птичка.
Но Сусанна еще слаба. Она закрывает глаза. В ее ушах шум. Ей снится, что это шумит, по камням мутно-белою прядая пеною, горная речка. Там, где она разлилась пошире, от порожка до порожка, можно перейти на ту сторону. Георгий берет Сусанну на руки и входит с нею в воду.
– А на том берегу что? – спрашивает его Сусанна.
– Увидишь, – отвечает он.
Голос его звучит бодро, – голос сильного мужа. Вода мчится быстро и бьется о его сильные нагие ноги. Сусанна знает, что не одолеет его волна, что он выйдет с нею на берег. Но ей все-таки страшно, и тихо-тихо спрашивает она, к его уху наклоняясь:
– Что там, жизнь или смерть?
– Узнаешь, – отвечает он, нежный и суровый, милый друг. Улыбается Сусанна и засыпает крепко. Девушка в белом балахоне говорит Георгию:
– Пусть спит. Еще слаба. Завтра придете, больше поговорите.
Солнышко
Молодая мать работала усердно и радостно и улыбалась. Четким почерком покрывались листы бумаги. Поджидала сына. Вот сейчас придет из гимназии светлый отрок, солнечный ее сын, Богом ей данный, зачатый в минуту великого счастья, упоения и восторга.
Они только двое. Она ушла от мужа года два тому назад. Почему, он понять не мог. Расспрашивал обстоятельно, прежде чем отпустить, – точный, внимательный был чиновник.
– Разлюбила меня? – спрашивал он.
Она пожимала плечьми, улыбалась.
– Не знаю, – говорила спокойным, чуть не скучающим голосом, – уж и любила ли когда-нибудь.
– Полюбила другого?
– Нет, никого у меня нет.
Он взволнованно ходил по комнате. Хотел сделать жене патетическую сцену, но сцены не выходило. И чувствовал в глубине души, что ему все равно, но что это ужасно неприлично.
– Ты подумала, что будут говорить?
– Подумала, – кротко отвечала она. – Да что думать, я твердо решилась.
Ходил, пожимал плечьми. Соображал что-то о деньгах.
– Если у тебя никого нет, то я не понимаю, чем ты будешь жить. Я не могу жить на два дома.
– Буду работать. Не беспокойся, ничего зазорного не сделаю, твоего имени срамить не стану. Займусь работою вполне приличною. Я для этого достаточно знаю.
И ушла от мужа, взяла и сына с собою. Сына, конечно, ни за что бы мужу не оставила, ведь из-за сына и от мужа ушла.
Что больше вырастал мальчик, то яснее становилось для нее, да и для посторонних, их разительное несходство. Матери даже больно было видеть своего сына, ясное свое солнышко, рядом с этим чужим, холодным, ровным человеком. Ее солнышко, и этот начальник отделения!
И вот теперь они одни.
Мать посмотрела на свои маленькие часики, – скоро придет ее солнышко, – вложила лист рукописи в английский лексикон и подошла к камину подбросить дров.
Пылали сухие поленья, тая и распадаясь на яркие уголья. Знойною теплотою веяло от широкого устья камина. Не зажигая лампы, она сидела в качалке, грея бледные руки, успокоенные на коленях. И размечталась, опять унеслась мечтою к далекому, к невозвратному, к тому единственному, благостному мигу. Единственная, сладостная встреча!
И не знала она, что это было, любовь или внезапное вдохновение, наитие силы, движущей мирами и сердцами. Был ясный день, и волны морские торжественно и звучно бились о пустынный берег. В прибрежной роще они были вдвоем, она и он, неведомый, первый раз увиденный и сразу взявший ее душу и поднявший ее выше звезд. Забылся мир, померкло солнце, и голос волн казался непостижимо далеким, – и только его слова, его дивная речь о том, о чем ни от кого другого она не слышала. Глубокие, быть может соблазнительные, слова о человеке.
К вечеру, прощаясь с нею, сказал ей неведомый возлюбленный:
– Я уйду от тебя навсегда, и ты меня больше не увидишь.
– Кто же ты? – спросила она.
Лицо его было, как ясный лик восходящей зари, когда он говорил:
– Я тот, кто приходит только однажды.
– Каким же именем мне называть тебя, когда я буду о тебе молиться?
И он отвечал:
– Я с тобою всегда буду, и всякая твоя мысль будет молитва, и всякая твоя молитва будет обо мне.
– Что же со мною будет? – спросила она.
И он отвечал:
– Ты родишь сына и в нем узнаешь меня, и он будет тебе солнцем и жизнью.
Где-то недалеко послышались людские голоса и людской смех за деревьями; слышно было, что кто-то идет лесом к берегу. Тогда неведомый возлюбленный поцеловал ее поцелуем долгим и пламенным и быстро пошел от нее прочь. И скоро скрылся за деревьями, а она вернулась в свой скучный дом. И на будущую весну родила сына.
Вот он идет! Вот стал на пороге.
– Жизнь моя! Солнышко мое!
Словно еще ярче стало яркое пылание в камине. Не успела подняться ему навстречу, – уже он обнимает и целует мать.
– Греешься, мамочка? Пусти и меня погреться. На дворе мороз ух какой!
Смотрит на маму пытливым взором, – и покраснела мама опять.
– Ты сегодня румяная, мамочка.
– Солнышко мое, оттого, что ты со мною.
А в ушах ее все звенит его вчерашний вопрос. Неужели опять спросит?
Первый раз спросил ее вскоре после того, как она ушла с ним от мужа. Долго рассматривал карточки в альбоме, потом неожиданно спросил:
– Мама, кто мой отец?
Так неожиданно было услышать от двенадцатилетнего мальчика этот вопрос, что ее в жар бросило. Засмеялась принужденно, обратила в шутку. Мальчик покраснел, замолчал. И вот почти два года не говорил об отце.
А вчера опять неожиданно:
– Мама, я думаю, что твой муж мне не отец.
Мать зарделась:
– Солнышко мое, что ты говоришь!
– Зачем же ты ушла от него?
– Солнышко, разве нам так не лучше?
– Лучше, мамочка, но ведь это же и показывает…
Но мать остановила его:
– Не будем сегодня говорить об этом.