Федор Сологуб - Том 5. Литургия мне

Алексей думал: «Милая, настоящая крестьяночка с душою приветливой царицы, истинная госпожа и повелительница».

– А вот и ваши покои, – сказала Танюшка.

Она показала Алексею гостиную, кабинет, спальню. Говорила:

– Все сама прибирала, за всем присмотрела, вам будет удобно.

– Спасибо, милая Танечка.

– У вас в гостиной и в кабинете вчера сама и полы помыла, – весело говорила Танюшка.

– Милая Танечка, зачем же! – воскликнул смущенный Алексей.

– Не поверила нашим бабам, – сказала Танюшка, – неловки они у нас. Еще разроняли бы, побили бы вещицы хорошенькие. Одно слово – косоурские.

– Но мне, право, совестно, – говорил Алексей, поглядывая на Танюшкины руки, которые совсем не казались руками работницы.

– Ну, что там! – бойко возразила Танюшка. Я ведь летом отдыхаю от зимней учебы, ничего не делаю, живу себе бездельницею.

Вечером, разговаривая о делах хозяйственных, которые его, впрочем, мало занимали, с Анною Дмитриевною, Алексей вдруг прервал ее на полуслове и сказал:

– Танюшка-то у вас красавица выросла.

Анна Дмитриевна слегка покраснела и сказала:

– И я молода была не урод.

Гордость слышна была в ее голосе. Анна Дмитриевна еще и теперь была красива, как может быть красива мать двадцатилетней девушки. Но все-таки Танюшка была не совсем на ее похожа, Танюшкина очаровательная, солнечная улыбка напоминала Алексею кого-то, а кого, он не мог припомнить, почему и был так рассеян и невнимателен.

«На кого же она похожа? – настойчиво думал он, перебирая в памяти красивых дам и образы, созданные живописцами и ваятелями. – Не на одного ли из ангелов Бернардино Луини, – очаровательно светлого ангела?»

И все яснее чувствовал Алексей, что любит Танюшку.

«Да ведь я же ее совсем не знаю!» – порою упрекал он себя.

Но знал, что она ему бесконечно мила и дорога и что ее улыбка его не обманет.

У кого-то из русских писателей Алексей читал однажды, что сближение влюбленных шло гигантскими шагами. Это выражение пришло ему на память, когда он с Танюшкою бегал в саду на гигантских шагах.

Оставив лямку, Алексей стоял на песчаной дорожке, смеялся и смотрел на Таню. Она подошла к нему и спросила:

– Вы опять надо мной смеетесь?

– Что вы, Танечка! – воскликнул Алексей. – Когда же я над вами смеялся?

А Танюшка стояла перед ним и смеялась. Алексей вдруг притянул ее к себе и поцеловал в губы. Она покраснела очень, стыдливо засмеялась и убежала.

И потом целый день она ходила как в бреду, улыбалась и напевала, а вечером, ложась спать, вдруг поплакала немножко. Но слезы ее были счастливые, и заснула она с радостною улыбкою.

Сладкие слова любви были сказаны опять, уж в который раз от сотворения мира, и все-таки опять новые, нетленные слова!

А ночью, оставшись один, Алексей вдруг вспомнил что-то очень значительное. Сначала неясно вспомнилось, но уже страшно стало. Что это такое? Ведь милый вспомнился образ, – лицо покойного отца, – отчего же страх? И с ним рядом стал другой образ, еще более милый, – очаровательное Танюшкино лицо, – и обаятельная улыбка юных девичьих уст на одно мгновение слилась с обаянием улыбки губ увядающих, но все еще прельстительных.

«Танюшка похожа на отца, – думал Алексей, – что же это значит?»

И вот страх его осмыслился в определенной мысли: «Неужели она – моя сестра?»

Но он упрямо думал: «Все-таки люблю, люблю, люблю! Моей любви не уступлю темному призраку».

И не мог уснуть. В сад вышел. Подошел к флигельку, где жила Танюшка с матерью. В Танюшкино окно стукнул веткою сирени, – легохонько стукнул, но она услышала, встала с постели, на плечи гарусный платок накинула, окно открыла. Тихо шепнула:

– Что ты стучишься, безумный! Мама услышит.

– Пусть услышит, – трагическим шепотом отвечал Алексей. – Секрета от ней нет.

Танюшка поежилась плечами под платком, глянула на темное небо, где мерцали узоры звезд, и спросила:

– Ну что, гулять в саду хочешь?

Алексей молчал. Не знал, что сказать. Танюшка отошла в глубину комнаты, надела юбку и легко выпрыгнула в окно.

Пошли к реке. Соловья слушали. Говорили что-то. Танюшка смотрела на Алексея влюбленными глазами.

– Любишь? – спросил Алексей.

– Люблю, – тихо отвечала Танюшка, и звук ее голоса словно растаял во влажной темноте ночной.

– Как брата? – опять спрашивал Алексей.

– И еще больше, – отвечала Танюшка.

И спрашивал:

– А не разлюбишь?

И отвечала:

– Не разлюблю никогда.

– Будем вместе навсегда?

– Навсегда вместе.

– А ты меня что не спросишь? – немного помолчав, спросил Алексей.

– Я и так знаю, – отвечала Танюшка.

– Что ты знаешь?

– Ты меня любишь. Любишь, не разлюбишь. Мы всегда будем вместе.

– А если ты?..

– Что? Что если я?

Алексей помолчал и притворно-шутливо сказал:

– Вот и спросила.

Засмеялись оба. Настаивала Танюшка:

– Ну, что такое «если я?» Бессовестный, начал и не кончаешь. Дразнишь. Я заплачу.

– Любопытненькая, – говорил Алексей, нежно поглаживая ее по спине.

– Да, вот и любопытненькая. А ты скажи, ненаглядненький.

Алексей, очень волнуясь, заговорил:

– Слушай, Танюшка, мне иногда кажется странное что-то. Ведь вот я тебя до этого лета почти совсем не знал. А теперь так вдруг люблю, так люблю, как что-то дорогое и близкое.

– И я тоже, – тихо сказала Танюшка. Она смотрела на него не отрываясь, и его волнение передавалось ей и ускоряло стук ее сердца. Алексей говорил:

– А почему так, Танюшка? Тебе это не странно?

– Что ж странного?

– Вот то, что так вдруг. Не удивляет это тебя?

Танюшка прижалась к Алексею, сказала шутливо, побеждая жуткое, непонятное волнение:

– Вот еще придумал. А разве меня не стоит любить? Крестьяночка-босоножка, так и уж полюбить меня странно! О, какой ты строгий стал!

И засмеялась весело, целуя Алексея.

– Нет, ты слушай, Танюшка, – говорил Алексей, – а вдруг вся эта внезапность оттого, что мы близки. Что если ты – моя сестра?

Танюшка призадумалась, потом звонко засмеялась.

– Все-то ты придумываешь! Если бы мы родные были, разве бы я могла в тебя влюбиться? Ах, люблю, люблю тебя, милый мой, ненаглядный!

В кустах над рекою просидели они до зари, тихо разговаривая, нежно и невинно целуясь. И уже не вспоминали об этой Алексеевой затее.

Когда уже легли на землю первые чуткие тени и встрепенулись влажные кустарники, заторопилась Танюшка домой.

Она заснула крепко и счастливо. А утром вспомнила Алексееву догадку ночную и призадумалась над нею. И все утро ходила невеселая, смутная. С Алексеем старалась не встречаться.

Перед обедом Танюшка улучила минуту, осталась наедине с матерью и прямо спросила:

– Мама, скажи мне, я – чья дочь?

Анна Дмитриевна слегка покраснела, чуть принахмурила крутые брови и сказала:

– Нашла что спросить! Моя дочка, рожденная, не подкидыш.

– Это я знаю, мама, – продолжала Танюшка, – а кто мой отец?

Анна Дмитриевна глянула на дочь, глянула в сторону и сказала:

– Муж-покойник, кто же еще?

Потом вспыхнула ярко, рассердилась, крикнула:

– Да что ты мать вздумала допрашивать! Учена больно много, думаешь о себе невесть что. Поди-ка как с матерью заговорила! Вот как возьму…

Начала, – и не кончила. Танюшка смотрела на нее пристально. Анна Дмитриевна смущенно подошла к окну. Слезы побежали из ее глаз. Танюшка, не двигаясь с места, голосом холодным и звучным говорила:

– Мама, голубушка, ты прости меня, что я спрашиваю, но мне это надобно знать, очень надобно. Ты скажи мне, Алексей – брат мне или нет?

Анна Дмитриевна молчала. Танюшка увидела по ее неловким движениям, что она плачет. Танюшкино сердце упало.

Не стала больше спрашивать, вышла Танюшка в сад, прошла к речке, в кусты, где они с Алексеем нынче ночью сидели, где ей было так хорошо. Села на камешек, смотрела на воду, шептала беззвучно похолодевшими губами:

– Радость, радость моя, что же ты, где же ты?

И плакала долго. Любви несбыточной было жалко.

А в это время Алексей пригласил к себе Анну Дмитриевну и принялся допрашивать ее о том же. Анна Дмитриевна, улыбаясь сквозь слезы, раскрасневшаяся, говорила:

– Только что Танюшка меня пытала, а тут и вы с тем же вопросом. Что уж скрывать, сами видите: Танюшка вся в покойника папеньку вашего.

Стал мрачен Алексей. Поспешно ушел в лес, ходил там долго. Буйное кипение страсти томило и мучило его.

К вечеру, возвращаясь домой, вдруг встретил он у калитки сада Танюшку. Подумал с болью в душе: «Чем я ее утешу? Ах, и зачем она знает!»

Ему стало тяжело. Он подошел к Танюшке, заглянул в ее потупленное, раскрасневшееся лицо и удивился, – где же Танюшкины слезы? где же ее печаль?