Зинаида Гиппиус - Том 4. Лунные муравьи
Вожжин. Фина, милая… Но я думал… Ведь как же?.. Я и думал…
Фина (зовет). Марфуша! Скорее! Дай капли там на столике! (Возится с матерью, которая продолжает рыдать и что-то бессмысленно повторяет.) Да перестань же, мама! Никуда я, никуда от тебя!
Вбегает Марфуша с каплями.
Фина (к отцу). Папа, теперь уходи. Лучше уйди, а я ее успокою. Иди же, папа. (Берет его за рукав.) Я завтра к тебе сама… А теперь не надо. Видишь, она больная, она тебя не поняла…
Вожжин (пятясь к двери). Я уйду. Но, Финочка, я и думал… Ей надо лечиться, путешествовать… А ты со мной. Ты сама говорила…
Фина (остановилась, пораженная). Папа, что? Так ты вправду? Ты – это придумал? Чтобы я ее бросила?
Вожжин. Я не говорил: бросила. Зачем сейчас же – бросила? Но ведь ты сообрази…
Фина. Чтобы я – ее, такую несчастную, на тебя переменила? О, папа, ты не думал так, ты не хотел так, ведь я же люблю тебя, папочка, и не мог ты… (Обрывает себя.) Молчи, молчи, уходи! Я приду завтра. Я тебе скажу… (Тихонько толкает его к дверям.)
Вожжин. Ну завтра, завтра… (Другим голосом, бодрясь.) Только помни, я решил твердо. Я не уступлю. Тут надо действовать с разумом. Помни, ты говорила сама.
Фина. Уходи! (Почти кричит.) О Господи, ну что ж мне делать, ну что ж мне делать?
Вожжин уходит. Фина опять бросается к матери, с которой возилась в это время Марфуша. Рыданья тише.
Фина (нарочно весело). Мамуся, родная, и тебе не стыдно? Ну разве можно так? Ну посмотри на меня… Тебе не стыдно было такое вообразить? Что я от тебя уйду? Папочку только напугала. Он и не думал…
Елена Ивановна (слабо). Что ж… и отлично… и живи у него…
Фина. Да глупости! Ведь глупости же! Ну как это я у него буду жить? Я у него – а ты неизвестно где? Разве можно?
Марфуша (ворчливо). И очень просто, что дело невозможное.
Фина. Я рассержусь, мамочка, если ты мне не поверишь. Папа совсем не о том, чтобы я тебя бросила.
Марфуша (так же, прибирая лекарства). Ну еще о чем же!
Елена Ивановна (жалобно и сердито). Однако, ты сама… Он говорит, ты сама недовольна, ты любишь его, хотела бы не расставаться. Ну и не расставайся… ну и сделай милость, только не лги, и сознавай, что ты…
Фина. Я рассержусь, мама! (Помолчав.) Ты успокоилась? Так вот что. Никогда тебя бросать не хотела. А это правда… Я папочку люблю. Я верю, что он… что ты… (Горячо.) Ну, почем я знаю? Разве я могу все знать? Я думала, что вы как-нибудь… что папочка как-нибудь придумает… и всем будет хорошо, и никто не будет расставаться. Вот! (Помолчав.) Папочка может придумать. А ты его сразу напугала.
Елена Ивановна (приподнялась на подушках, слабо улыбнулась, вздохнула). Глупенькая девочка! Ты забываешь меня, мою жизнь, мой крест… Мы не знаем своей судьбы, нельзя ничего предрешать, но пока есть силы – надо крест нести. Ипполит Васильевич это понимает. Я обманулась в нем, он так грубо предложил это переселение… насчет тебя… ах, не могу! (Нюхает что-то, успокаивается.) Но это-то он понимает: ни для кого в мире… даже для тебя… я не имею права сейчас отказаться… Съехаться опять с твоим отцом. Разве это возможно?
Марфуша. Да уж как перед Истинным, что нет никакой возможности. Я слуга, да и то понимаю. Из одного из человеколюбия слушать странно.
Елена Ивановна. Что странно? Что такое? Если понимаешь, тем лучше. Тебя не спрашивают.
Марфуша. Да уж спрашивают ли, нет ли, а я так понимаю, что барин Ипполит Васильевич и в уме не держит по-ба-рышниному, чтобы такое предложение. Барышне-то где разобрать, а небось у него в доме, у самого-то, уже заведено. Жена не жена, а с ноги не скинешь.
Елена Ивановна. Что? Что? Какая жена? В доме?
Марфуша. Да уж такая. Глядеть вчуже тошно.
Фина. Брось ее, мама. Ворчит и понять нельзя.
Елена Ивановна (в волнении). Нет, нет, это что-то новенькое. Марфа, сейчас же говори! Сплетни какие-нибудь?
Марфуша. Нашли сплетницу! Девятый год служу. И бояться мне нечего. Дело мне, тоже!
Елена Ивановна. Будешь ты говорить толком?
Марфуша. И говорить нечего. Завел и завел барыню, сколько уж годов, дверь в дверь квартира, по-семейному. Людям ртов не завяжешь. Барышня сколько разов ее у папаши видали, да им, понятно, ни к чему. Вот и все.
Елена Ивановна (неестественно громко хохочет). Прекрасно! Прекрасно! Любовь, значит? Скрытник, Ипполит Васильевич!
Марфуша. Любовь! Любовь! Довольно я на низость-то ихнюю к нашей сестре наглядевшись. Так путаются, вот те и любовь. А врать-то…
Финочка подскочила к Марфе, с силой схватила ее за плечи, та выронила на пол подушку, полотенце, еще что-то, что хотела нести в спальню, и охнула.
Финочка. Ты не смеешь! Не смеешь при мне лгать так. Это все лганье, лганье! Я тебя вон вышвырну… Вон! вон! (Выталкивает ее за дверь и хлопает дверью.)
Елена Ивановна (продолжает злобно хохотать; прохаживается). Скажите, пожалуйста! За что ты ее? Почему «лганье»? Очень похоже на правду. Очень, очень.
Фина (мрачно). Мама, я никому не позволю. И ты не смей. Не тронь папу! Это неправда, лганье, лганье грязное, не тронь!
Елена Ивановна. Ты дурочка, больше ничего! Ха-ха-ха! Наконец, он свободен, его дело! Но я его за то виню – наглость какая! молоденькую дочь к себе требовать, жизнь будет нормальная у него, на курсы… Ступай, ступай, иди к своему папочке, он тебе и мамашу новую приготовил. Эта – больная, скучная, может, та будет повеселее. Пораскинь умом – да и выбери!
Фина стремительно выбегает в спальню. Одну минуту Елена Ивановна одна.
Куда ты? Нет, наглость, наглость какая! Возьму к себе! Подходящие условия! Прекрасно!
Фина быстро выходит из спальни, на ней меховая шапочка, в руках большая муфта, которую она прижимает к себе.
Что это, Фина? Куда ты? Я тебя не пущу!
Фина. Не пустишь? (Спокойно.) Нет, я пойду. Ты не смеешь повторять лжи. Я докажу тебе, что не смеешь. Пойду к нему, сама скажу, и пусть он сам тебе скажет. Сейчас же, сейчас же, чтобы ты ни минутки больше не смела этого повторять!
Елена Ивановна (в испуге). Фина! Фина!
Фина (остановившись у двери). Ты не бойся, я у него не останусь. Никогда тебя не покину, и не думала. Ты мое слово знаешь. А сейчас я должна. (Уходит.)
Елена Ивановна. Фина! Господи! О, Господи, и тут крест. Марфуша! Марфуша!
Действие четвертое
Комната действия 1-го, большая гостиная в квартире Вожжина. Входят одновременно Сережа, сын Анны Дмитриевны, и Руся. Сережа из левой двери в залу, Руся – из приемной и передней. Руся в гимназической форме, у нее связка книг.
Сережа. Ах, Руся! Вы куда это? К дяде Мике?
Руся. Конечно, к дяде. Необходимо его видеть, на полчаса. А вы тоже к нему?
Сережа. Нет. То есть я хотела зайти, мне тоже надо. А сейчас искал Ипполита Васильевича, мама послала узнать, не вернулся ли. Не вернулся еще. Какие это у вас книги?
Руся (бросая книги на стол). Ах, вздор! Гимназические. Никогда не беру, а сегодня точно назло. И таскаюсь с ними. Из гимназии пошла к Борису, потом к Пете в переплетную, – и вот все с этими «Краевичами».
Сережа. А знаете, мы хоть и зовем гимназические книги «Краевичами», однако я иногда слежу по ним… для связности… для последовательности.
Руся. Добьетесь вы связности! Всякая брошюрка лучше наших учебников. Нет, Сережа, вы оппортунист. Или… еще огромнее скажу: пантеист какой-то житейский. Все благо, все на потребу, вплоть до краевичей.
Сережа (пожимая плечами). А у вас гимназическое ребячество. Бунт против… учебников. Подумайте!
Руся. Нет, это вы подумайте, мудрец! Ваша терпимость, всеядность, меня прямо пугает. Дело – в выборе. Ведь всегда – дело в выборе! А вы сплошь готовы благословлять.
Сережа. Как несправедливо!
Руся. Ну конечно несправедливо!
Сережа. Вовсе я не такой.
Руся. Ну, конечно, не совсем такой. Я преувеличиваю, чтобы оттенить. Я огорчаюсь.
Сережа. Огорчаетесь? Руся, ну право же я не такой. Вы не знаете, я ужасный буйник. Я больше всех ненавижу это старое общее устройство, нелепость жизни, косность идиотскую, стариковскую. Власть ихнюю над жизнью. А только я…
