Андрей Белый - Петербург
- "?"
Золотые трюмо из простенков отовсюду глотали гостиную зеленоватыми поверхностями зеркал.
- "Коленька стал как-то скрытен... Кхе-кхе", - и, закашлявшись, Аполлон Аполлонович, пробарабанил рукою по столику, что-то вспомнил - свое, нахмурился, стал рукой тереть переносицу; впрочем, быстро опомнился: и с чрезмерной веселостью почти
выкрикнул он:
- "Впрочем - нет: ничего-с... Пустяки".
Меж трюмо отовсюду поблескивал перламутровый столик.
БЫЛО СПЛОШНОЕ БЕССМЫСЛИЕ
Николай Аполлонович, перемогая сильнейшую боль в подколенном суставе (он таки порасшибся), чуть прихрамывал: перебегал гулкое коридора пространство.
Свидание с матерью!..
Вихри мыслей и смыслов обуревали его; или даже не вихри мыслей и смыслов: просто вихри бессмыслия; так частицы кометы, проницая планету, не вызовут даже изменения в планетном составе, пролетев с потрясающей быстротой; проницая сердца, не вызовут даже изменения в ритме сердечных ударов; но замедлись кометная скорость: разорвутся сердца: самая разорвется планета; и все станет газом; если бы мы хоть на миг задержали крутящийся бессмысленный вихрь в голове Аблеухова, то бессмыслие это разрядилось бы бурно вспухшими мыслями.
И - вот эти мысли.
Мысль, во-первых, об ужасе его положения; ужасное положение создавалось теперь (вследствие пропажи сардинницы); сардинница, то есть бомба, пропала; ясное дело - пропала; и, стало быть: кто-то бомбу унес; кто же, кто? Кто-нибудь из лакеев; и - стало быть: бомба попала в полицию; и его - арестуют; но это - не главное, главное: бомбу унес - Аполлон Аполлонович сам; и унес в тот момент, когда с бомбою счеты были покончены; и он - знает: все знает.
Все - что такое? Ничего-то ведь не было; план убийства? Не было плана убийства; Николай Аполлонович этот план отрицает решительно: гнусная клевета - этот план.
Остается факт найденной бомбы.
Раз отец его призывает, раз мать его - нет, не может знать: и бомбы не уносил он из комнаты. Да и лакеи... Лакеи бы уж давно обнаружили все.А никто - ничего. Нет, про бомбу не знают. Но - где она, где она? Точно ли он засунул ее в этот стол, не подложил ли куда-нибудь под ковер, машинально, случайно?
С ним такое бывало.
Чрез неделю сама собой обнаружится... Впрочем, нет: о своем присутствии где-нибудь она заявит сегодня - ужаснейшим грохотом (грохотов Аблеуховы решительно не могли выносить).
Где-нибудь, может быть, - под ковром, под подушкой, на полочке о себе заявит: загрохочет и лопнет; надо бомбу найти; а теперь вот и времени у него нет на поиски: приехала Анна Петровна.
Во-вторых: его оскорбили; в-третьих: этот паршивенький Павел Яковлевич, - он как будто бы только что где-то видел его, возвращаясь с квартирки на Мойке; Пепп же Пеппович Пепп - вот в-четвертых: Пепп - ужасное расширение тела, растяжение жил, кипяток в голове...
Ах, все спуталось: вихри мыслей крутились с нечеловеческой быстротою и шумели в ушах, так что мыслей и не было: было сплошное бессмыслие.
И вот с этим-то бессмысленным кипятком в голове Николай Аполлонович бежал по гулкому коридору, не обдернув наспех надетого сюртучка и являясь для взора грудогорбым каким-то хромцом, припадающим на правую ногу с болезненно ноющим подколенным суставом.
МАМА
Он открыл дверь в гостиную. Первое, что увидел он, было... было... Но что тут сказать: лицо матери он увидел из кресла и протянутых две руки: лицо постарело, а руки дрожали в кружеве золотых фонарей, только что зажженных - за окнами. И услышал он голос:
- "Коленька: мой родной, мой любимый!"
Он не выдержал больше и устремился весь к ней:
- "Ты ли, мой мальчик..."
Нет, не выдержал больше: опустившись пред ней на колени, цепкими стан ее охватил он руками; он лицом прижался к коленям, судорожными разразился рыданьями - рыданьями неизвестно о чем: безотчетно, бесстыдно, безудержно заходили широкие плечи (вспомним же: Николай Аполлонович не испытывал ласки за эти последние три года).
- "Мама, мама..."
Она плакала тоже.
Аполлон Аполлонович там стоял, в полусумерках ниши; и потрагивал пальцем он куколку из фарфора - китайца: китаец качал головой; Аполлон Аполлонович вышел там из полусумерок ниши; и тихонько покрякивал он; мелкими придвигался шажками к той плачущей паре; и неожиданно загудел он над креслом:
- "Успокойтесь, друзья мои!"
Он, признаться, не мог ожидать этих чувств от холодного, скрытного сына, - на лице которого эти два с половиною года он видел одни лишь ужимочки; рот, разорванный до ушей, и опущенный взор; и потом, повернувшись, озабоченно побежал Аполлон Аполлонович вон из комнаты - за каким-то предметом.
- "Мама... Мама..."
Страх, унижения всех этих суток, пропажа сардинницы, наконец, чувство полной ничтожности, все это, крутясь, развивалось мгновенными мыслями; утопало во влаге свидания:
- "Любимый, мой мальчик".
Ледяное прикосновенно пальцев к руке привело его в чувство:
- "Вот тебе, Коленька: отпей глоточек воды".
И когда он поднял с колен свой заплаканный лик,
он увидел какие-то ребенкины взоры шестидесятивосьмилетнего старика: маленький Аполлон Аполлонович тут стоял в пиджачке со стаканом воды; его пальцы плясали; Николая Аполлоновича он скорее пытался трепать, чем трепал, - по спине, по плечу, по щекам; вдруг погладил рукой белольняные волосы. Анна Петровна смеялась; совершенно некстати рукой оправляла свой ворот; опьяненные от счастья глаза переводила она: с Николеньки - на Аполлона Аполлоновича; и обратно: с него на Николеньку.
Николай Аполлонович медленно приподнялся с колен:
- "Извините, мамаша: я так себе..."
- "Это, это - от неожиданности..."
- "Я - сейчас... Ничего... Спасибо, папа..."
И отпил воды.
- "Вот".
На перламутровый столик Аполлон Аполлонович поставил стакан; и вдруг старчески рассмеялся чему-то, как смеются мальчишки проказам веселого дяди, локоточками толкая друг друга; два старинных, любимых лица!
- "Так-с..."
- "Так-с..."
- "Так-с..."
Аполлон Аполлонович там стоял у трюмо, которое увенчивал крылышком золотощекий амурчик: под амурчиком лавры и розаны прободали тяжелые пламена факелов.
Но молнией прорезала память: сардинница!..
Как же так? Что же это такое? И порыв переломался в нем снова.
- "Я сейчас... Я приду..."
- "Что с тобою, мой милый?"
- "Ничего-с... Оставьте его, Анна Петровна... Я советую тебе, Коленька, побыть с собою самим... пять минут... Да, знаешь ли... И потом приходи..."
И чуть-чуть симулируя только что с ним бывший порыв, Николай Аполлонович пошатнулся, театрально как-то опять лицо уронил в свои пальцы: шапка льняных волос промертвенела так странно там, в полусумерках комнаты.
Он, шатался, вышел.
Удивленно отец поглядел на счастливую мать.
- "Собственно говоря, я его не узнал... Эти, эти... Эти, так сказать, чувства", - Аполлон Аполлонович перебежал от зеркала к подоконнику... "Эти, эти... порывы", - и потрепал себе бачки.
- "Показывают", - повернулся он круто и приподнял носки, мгновение балансируя на каблучках и потом припадая всем телом на упавшие к полу носки - "Показывают", - заложил руки за спину (под пиджачок) и вращал за спиною рукою (отчего пиджачок завилял); и казалось - Аполлон Аполлонович бегает по гостиной с виляющим хвостиком:
- "Показывают в нем естественность чувства и, так сказать", - тут пожал он плечами, - "хорошие свойства натуры"...
- "Не ожидал-с я никак..."
Лежащая на столике табакерка поразила внимание именитого мужа; и желая придать ее положению на столе более симметрический вид относительно стоящего здесь подносика, Аполлон Аполлонович быстро-быстро вдруг подошел к тому столику и схватил... с подносика визитную карточку, которую для чего-то он завертел между пальцев; рассеянность его проистекла оттого, что в сей миг посетила его глубокая дума, развертываясь в убегающий лабиринт посторонних каких-то открытий. Но Анна Петровна, сидевшая в кресле с блаженным растерянным видом, убежденно заметила:
- "Я всегда говорила..."
- "Да-с, знаешь ли..."
Аполлон Аполлонович встал на цыпочки с приподнятым хвостиком пиджака; и - побежал от столика к зеркалу:
- "Те-ли..."
Аполлон Аполлонович побежал от зеркала в угол:
- "Коленька меня удивил: и признаться - это его поведение меня успокоило" - он сморщил лоб - "относительно... относительно", - вынул руку из-за спины (край пиджачка опустился), рукою пробарабанил по столику:
- "Мда!.."
Круто себя перебил:
- "Ничего-с".
И задумался: поглядел на Анну Петровну; встретился с ее взглядом; они улыбнулись друг другу.
И ГРЕМЕЛА РУЛАДА
Николай Аполлонович вошел в свою комнату; уставился на упавшую арабскую табуретку: прослеживал инкрустацию из слоновой кости и перламутра. Медленно подошел он к окну: там бежала река; и качалась ладья; и плескалась струя; из гостиной, откуда-то издали, неожиданно беги рулад огласили молчание комнаты; так она играла и прежде: и под эти-то звуки, бывало, засыпал он над книгами.
