Андрей Белый - Петербург
- "Николай Аполлоныч!.. Барчук!.."
Николай Аполлонович, все еще сидя на корточках, повернулся; увидев Семеныча, он в стремительном жесте накидкою накрыл груду сваленных в кучу предметов - листики и раскрывшие зевы тома, - напоминая наседку на яйцах: шапка льняных волос мертвенела так странно там, неподвижно, - желтоватым пятном в полусумерках комнаты.
- "Что такое?.."
- "Осмелюсь я доложить..."
- "Оставьте: видите, что... я занят..."
Растянувши рот до ушей, весь напомнил он голову пестрого леопарда, там оскаленного на полу:
- "Разбираю, вот, книги".
Но Семеныч угомониться не мог:
- "Пожалуйте: там... просят вас..."
- "Семейная радость: так что матушка-барыня, Анна Петровна, сами изволили к нам пожаловать".
Николай Аполлонович машинально привстал; с него слетела накидка; на перепачкан-ном золою контуре иконописного лика - сквозь пепел и пыль молнией вспыхнул румянец; Николай Аполлонович представлял собой нелепую и смешную фигурку в расто-пыренном двумя горбами студенческом сюртуке об одной только фалде - и с пляшущим хлястиком, когда он - закашлялся; хрипло как-то, сквозь кашель, воскликнул он:
- "Мама? Анна Петровна?"
- "С Аполлоном с Аполлоновичем они там-с; в гостиной... Только что вот изволили..."
- "Меня зовут?"
- "Аполлон Аполлонович просят-с".
- "Так, сейчас... Я сейчас... Вот только..."
В этой комнате так недавно еще Николай Аполлонович вырастал в себе самому предоставленный центр - в серию из центра истекающих логических предпосылок, предопределяющих все: душу, мысль и это вот кресло; так недавно еще он являлся здесь единственным центром вселенной; но прошло десять дней; и самосознание его позорно увязло в этой сваленной куче предметов: так свободная муха, перебегающая по краю тарелки на шести своих лапках, безысходно вдруг увязает и лапкой, и крылышком в липкой гуще медовой.
"Тсс! Семеныч, Семеныч - послушайте", - Николай Аполлонович прытко выюркнул тут из двери, нагоняя Семеныча, перепрыгнул чрез опрокинутую табуретку и вцепился в рукав старика (ну и цепкие ж пальцы!).
- "Не видали ль вы здесь - дело в том, что..." - запутался он, приседая к земле и оттягивая старика от коридорной от двери - "забыл я... Эдакого здесь предмета не видали ли вы? Здесь, в комнате... Предмета такого: игрушку..."
- "Игрушку-с..."
- "Детскую игрушку... сардинницу..."
- "Сардинницу?"
- "Да, игрушку (в виде сардинницы) - тяжелую весом, с заводом: еще тикают часики... Я ее положил тут: игрушку..."
Семеныч медленно повернулся, высвободил свой рукав от прицепившихся пальцев, на мгновение уставился в стену (на стене висел щит - негритянский: из брони когда-то павшего носорога), подумал и неуважительно так отрезал:
- "Нет!"
Даже не "нет-с": просто - "нет"...
- "А я, таки, думал..."
Вот подите: благополучие, семейная радость; сияет сам барин, министер: для такого случая... А тут нате: сардинница... тяжелая весом... с заводом... игрушка: сам же - с оторванной фалдою!..
- "Так позволите доложить?"
- "Я - сейчас, я - сейчас..."
И дверь затворилась: Николай Аполлонович тут стоял, не понимая, где он, - у опрокинутой темно-коричневой табуретки, перед кальянным прибором; перед ним на стене висел щит, негритянский, толстой кожи павшего носорога и с привешенной сбоку суданскою ржавой стрелой.
Не понимая, что делает, поспешил он сменить предательский сюртучок на сюртук совсем новенький; предварительно же отмыл руки он и лицо от золы; умываясь и одеваясь, приговаривал он:
- "Как же это такое, что же это такое... Куда же я в самом деле упрятал..."
Николай Аполлонович не сознавал еще всей полноты на него напавшего ужаса, вытекающего из случайной пропажи сардинницы; хорошо еще, что пока не пришло ему в голову: в отсутствие его в комнате побывали и, открывши сардинницу ужасного содержания, сардинницу эту предупредительно унесли от него.
УДИВИЛИСЬ ЛАКЕИ
И такие же точно там возвышались дома, и такие же серые проходили там токи людекие, и такой же стоял там зелено-желтый туман; сосредоточенно побежали там лица; тротуары шептались и шаркали - под ватагою каменных великанов-домов; им навстречу летели - проспект за проспектом; и сферическая поверхность планеты казалась охваченной, как змеиными кольцами, черновато-серыми домовыми кубами; и сеть параллельных проспектов, пересеченная сетью проспектов, в мировые ширилась бездны поверхностями квадратов и кубов: по квадрату на обывателя.
Но Аполлон Аполлонович не глядел на любимую свою фигуру: квадрат; не предавался бездумному созерцанию каменных параллелепипедов, кубов; покачиваясь на мягких подушках сиденья наемной кареты, он с волненьем поглядывал на Анну Петровну, которую вез он сам - в лакированный дом; что такое за чаем они говорили там в номере, навсегда осталось для всех непроницаемой тайной; после этого разговора и порешили они: Анна Петровна завтра же переедет на Набережную; а сегодня вез Аполлон Аполлонович Анну Петровну - на свидание с сыном.
И Анна Петровна конфузилась.
В карете не говорили они; Анна Петровна глядела там в окна кареты: два с половиною года не видала она этих серых проспектов: там, за окнами, виднелась домовая нумерация; и шла циркуляция; там, оттуда - в ясные дни, издалека-далека, сверкали слепительно: золотая игла, облака, луч багровый заката; там, оттуда, в туманные дни - никого, ничего.
Аполлон Аполлонович с нескрываемым удовольствием привалился к стенкам кареты, отграниченный от уличной мрази в этом замкнутом кубе; здесь он был отделен от протекающих людских толп, от тоскливо мокнущих красных обертков, продаваемых вон с того перекрестка; и порхал он глазами; иногда только Анна Петровна ловила: растерянный, недоумевающий взор, и представьте себе просто мягкий какой-то, синий-синий, ребяческий, неосмысленный даже (не впадал ли он в детство?).
- "Слышала я, Аполлон Аполлонович: вас прочат в министры?"
Но Аполлон Аполлонович перебил:
- "Вы теперь откуда же, Анна Петровна?"
- "Да я из Гренады..."
- "Так-с, так-с, так-с..." - и, сморкаясь, - прибавил... - "Да знаете ли, дела: служебные, знаете, неприятности..."
И - что такое? На руке своей ощутил он теплую руку: его погладили по руке... Гм-гм-гм: Аполлон Аполлонович растерялся; сконфузился, перепугался даже он как-то; даже стало ему неприятно... Гм-гм: лет пятнадцать уже не обращались с ним так... Таки прямо погладила... Этого он, признаться, не ждал от особы... гм-гм... (Аполлон Аполлонович эти два с половиною года ведь особу эту считал за... особу... легкого... поведения...).
- "Выхожу, вот, в отставку..."
Неужели же мозговая игра, разделявшая их столько лет и зловеще сгущенная за два с половиною года, - вырвалась наконец из упорного мозга? И вне мозга уже тучами посгущалась над ними? Наконец разразилась вокруг небывалыми бурями? Но разража-ясь вне мозга, она истощилась в мозгу; медленно мозг очищался; в тучах так иногда вы увидите сбоку бегущий и лазурный пролет - сквозь полосы ливня; пусть же ливень хлещет над вами; пусть с грохотом разрываются темные облака клубы багровою молнией! Лазурный пролет набегает; ослепительно скоро выглянет солнце; вы уже ожидаете окончанья грозы; вдруг - как вспыхнет, как бац-нет: в сосну ударила молния.
В окна кареты врывалося зеленоватое освещение дня; потоки людские бежали там волнообразным прибоем; и прибой тот людской - был прибой громовой.
Здесь вот видел он разночинца; здесь глаза разночинца заблестели, узнали, тому назад - дней уж десять (да, всего десять дней: за десять дней переменилося все; изменилась Россия!)...
Леты и грохоты пролетавших пролеток! Мелодичные возгласы автомобильных рулад! И - наряд полицейских!..
Там, .где взвесилась только одна бледно-серая гнилость, матово намечался сперва и потом наметился вовсе: грязноватый, черновато-серый Исакий... И ушел обратно в туман. И - открылся простор: глубина, зеленоватая муть, куда убегал черный мост, где туман занавесил: холодные многотрубные дали и откуда бежала волна набегающих облаков.
В самом деле: ведь вот - удивились лакеи! Так рассказывал после в передней дежуривший сонный Гришка-мальчишка:
- "Я сижу это, да считаю по пальцам: ведь вот от Покрова2 от самого до самого до Рождества Богородицы...3 Это значит выходит... От Рождества Богородицы - до Николы до Зимнего..."4
- "Да рассказывай ты: Рождество Богородицы, Рождество Богородицы!"
- "А я- что? Рождество Богородицы деревенский наш праздник престольный... Так что - будет: считаю... Тут слышь - подъехали; я - к дверям. Распахнул, значит, дверь: и - ах, батюшки! Так что барин сам, в наемной каретишке (и плохая ж каретишка!); так что с ним барыня лет почтенных в дешевеньком ватерпруфе.5
- "Не ватерпруфе, пострел: нынче ватерпруфов не носят".
- "Не смущайте его: он и так обалдел".
- "Одним словом - в пальте. Барин же суетится: с извозчика - тьфу, с кареты - он соскочил, руку барыне протянул, - улыбается: кавалерственно эдак; всякую помощь оказывает".
