Анна Книппер - Милая, обожаемая моя Анна Васильевна
Ну, а большевики, естественно, были простыми людьми с благородными характерами, а если и попадались среди них подозрительно образованные люди, то уж они-то прямо-таки жертвовали собой во имя счастья народа и т.д. Увольте, больше даже в шутку не могу толковать об этих продуктах советской литературы.
Среди визитеров от писательского цеха не было, кажется, знаменитого Пикуля, хотя в его сочинениях имеется и Колчак, и первый муж Анны Васильевны, Сергей Николаевич Тимирев, причем оба описаны достаточно сдержанно и, я бы сказал, нейтрально. Тем не менее, пожалуй, я воздержусь от высказываний по поводу сочинений этого господина - во-первых, чтобы не раздражать его многочисленных почитателей (как будто они прочтут когда-нибудь эти слова - что за самомнение!), а во-вторых, жанр моего повествования задуман как мемуары, так что ограничусь простым утверждением, что Пикуля я у нас не помню - и все!
Примером совершенно приличного, с моей точки зрения, результата бесед с Анной Васильевной является книжка Анатолия Елкина "Арбатская повесть" ("княжна", правда, все-таки фигурирует и у этого автора). Визит Елкина к Анне Васильевне достаточно подробно и правдиво описан в самой этой книжке, так что пересказывать его было бы и неудобно, да и не был я свидетелем. Свидание с Анной Васильевной было устроено Елкину Марией Ростиславовной Капнист, с которой он случайно познакомился в Крыму, а познакомившись, поделился своими рабочими планами - он тогда был занят ретроспективной оценкой различных версий гибели в 1916 г. линкора "Императрица Мария" и, соответственно, распутыванием свидетельских показаний участников событий и т.д. Ну и пошло: версия о немецких диверсантах, мнения свидетелей взрыва, в том числе и командовавшего тогда Черноморским флотом Колчака... - так и попал Елкин к нам на Плющиху.
Один из визитеров - это был Л.И. Шинкарев, занимавшийся в те времена исследованиями колчаковского периода Гражданской войны в Сибири, - привез Анне Васильевне копию последней записки Колчака. Эту историю позже он описал в газетной статье (об этом речь впереди).
Позволю себе несколько слов об отношении Анны Васильевны к искусству. Оно не занимало, как мне кажется, какого-то чрезвычайного места в ее жизни: интересы Анны Васильевны были весьма обширны и удивительно хорошо сбалансированы. В каждый данный момент она бывала сосредоточена на своем текущем состоянии, деле, занятии и т.д., которые могли, естественно, меняться день ото дня. Сегодня она не отрываясь читала что-то и вся была погружена в жизнь героев; назавтра вечером ей предстоял выход в концерт, что никак нельзя было считать чисто музыкальным эпизодом, хотя в конце концов самым сильным и ярким из букета ощущений бывало именно музыкальное; потом, например, приезжала Мария Ростиславовна и Анна Васильевна оказывалась вовлеченной в сложный и напряженный мир ее отношений, интриг и пристрастий тут уже бывало не до искусства.
Каких-то определенных предпочтений в отношении, скажем, музыки, литературы или изобразительного искусства Анна Васильевна также не проявляла, и это было не следствием равнодушия, а, наоборот, вытекало из свойственной ей широты, полного отсутствия каких бы то ни было табу, из готовности воспринять красоту и гармонию в любом виде. Очень хорошо помню, как я, оказавшись неожиданно владельцем магнитофона и завороженный чудом магнитной записи, понатащил домой какой-то дикой музыкальной смеси, где "Модерн джаз квартет" мешался с музыкой к кинофильму "Человек идет за солнцем", блатные песенки начинавшего Высоцкого с одесскими номерами Теодора Бикеля и т.д. Песенки из фильма "Человек идет за солнцем" услышал у нас однажды Василий Иванович Вайнонен. Он ужасно рассердился и объявил, что слушать такую чудовищную пошлятину - это возмутительное безобразие, что подобную потерю вкуса он мог ждать со стороны кого угодно, но чтобы Анна Васильевна позволила себе слушать такое - это для него в высшей степени неприятный сюрприз. Тетя Аня была немного смущена, но отвечала в духе плюрализма и нового мышления: "Что же Вы, Васечка, так горячитесь: ничего в этой музыке ужасного нет, а если бы даже и было, Вы уж позвольте нам слушать то, что нам интересно. Кстати, и Вам не вредно узнать, что делают нынешние композиторы, для того хотя бы, чтобы иметь о них представление". Справедливости ради замечу: мне кажется, что Анна Васильевна отчасти тоже была очарована возможностями магнитофона, хотя и не афишировала этого, а блеск техники несколько притупил, возможно, не только мои вкусовые окончания.
Был, помнится, год 1961-й, т.е. самое начало московской жизни тети Ани, когда мы зачастили в оперную студию при Московской консерватории - там в это время шла в высшей степени любовно подготовленная постановка прокофьевского "Обручения в монастыре". Потом собирались у кого-нибудь за чаем и перебирали изящные бирюльки оперы, а их там предостаточно. Музыкальные цитаты из "Обручения..." стали дежурными в любых разговорах, то и дело кто-нибудь оперным голосом возглашал, что у него "грешат под самым носом", или сетовал, что "время летит слишком скоро и тащит за собою клочки седеющих волос" и т.д., и тетя Аня, надо сказать, очень любила эту забаву.
Как-то - дело было значительно позже - я предложил тете Ане перебраться на несколько дней с Плющихи на Планерную (в течение нескольких лет мы жили в этом приятном уголке Тушина с Милой и Васей), чтобы немного отдохнуть от домашнего хозяйства и начавших ее утомлять трений с Тюлей. Мила в это время была в какой-то из обычных для ее тогдашней работы командировок, Васю я отвозил в детский сад на несколько дней, так что условия для передышки в тот миг, к счастью, имелись. Тетя Аня, чтобы не скучать, взяла с собой книжечку из диккенсовского собрания и какие-то из своих бумаг. Я же незадолго до этого купил пластинки с одной из симфоний Малера - по-моему, это была восьмая, был ею очень увлечен и, как только Анна Васильевна устроилась, включил ей эту музыку. Эффект превзошел все ожидания: тетя Аня, не избалованная приличным звуковоспроизведением, замерев, сидела перед моим очень-очень средненьким проигрывателем и слушала музыку. Я научил ее пользоваться проигрывателем и, подойдя однажды к дверям квартиры, услышал звуки малеровской симфонии. Тогда же она очень оценила миниатюры Свиридова на слова Пастернака в исполнении Юрловского хора.
Диккенса тетя Аня взяла с собой не случайно - это был один из любимых ее писателей: какая-нибудь из его книжек всегда присутствовала на табуретке рядом с ее постелью, так же как и столь же любимый ею Лесков. "Железную волю" Лескова, например, тетя Аня использовала, комментируя различные ситуации; скажем, если кто-нибудь очень заносился в своих планах или намерениях, она тотчас говорила: "Конечно, но я надеюсь, что ты помнишь о "шелесной воле"!" - имелась в виду опасность переоценки собственных возможностей.
Если говорить о том, как относилась Анна Васильевна к чтению вообще, то оно не было для нее развлечением или способом скоротать время - читая, она как бы беседовала с автором и, как в любой беседе, соглашалась с ним или спорила. Например, Анна Васильевна прекрасно знала Библию (в данном случае Библия упоминается в качестве примера). Некоторые библейские сюжеты особенно это характерно для Ветхого Завета - в отсутствие должной подготовки могут вызвать недоумение нарочитой необычностью деталей: например, возраст героев дотягивает чуть ли не до тысячи лет, женщины рожают, будучи, скажем мягко, весьма немолодыми, и т.д. (ясно, что все это может быть, да и наверняка уже было многократно и подробно объяснено; просто этих объяснений, не занимаясь данным вопросом специально, не знала ни Анна Васильевна, ни мы, ее слушатели). Иногда на тетю Аню находил стих и она вдруг позволяла себе пуститься в длинный и невероятно смешной пересказ библейских сюжетов.
Все или почти все литературные новинки водились у нас дома: Солженицын и Булгаков, большая часть самиздата, многие толстые журналы - "Новый мир", "Москва" и др. Солженицынского "Ивана Денисовича" Анна Васильевна прочла молча и никак не комментируя. Ее молчание давало основания по крайней мере для двух предположений, а именно: во-первых, слишком страшно перекликалось все в этой книге с не таким уж давним прошлым самой Анны Васильевны, а во-вторых - и это кажется более вероятным, - ее содержание могло помочь ей вообразить возможные извивы тюремно-лагерной судьбы ее пропавшего в ГУЛАГе сына Оди.
4 октября - день рождения Оди. В этот день Анна Васильевна уходила в себя, в свое прошлое, в когда-то счастливый, а затем многократно и тупо разрушенный мир. По выражению ее лица становилось ясно, что сегодня к ней подступаться совершенно бессмысленно. Что при этом творилось в ее душе, каковы были мысли - я не осмеливаюсь предположить. Кроме этого дня, когда Анна Васильевна сознательно заставляла себя вглядываться в прошлое, бывали какие-то случайности, вводившие ее в это состояние. Толчком могло послужить случайное слово, мелодия - что угодно. Было несколько песен, запрещенных для исполнения в присутствии Анны Васильевны, среди них, например, "Сулико" любимая когда-то песня Оди. Мы с Андреем Лифшицем многое пели на два голоса, и у нас это получалось. Хорошо легла на два голоса так и расходящаяся в многоголосье грузинская "Сулико". Придя как-то вечером после ежевечерней и обязательной тогда для молодых людей нашего района прогулки между Зубовской и Крымской площадями, мы решили развлечь домашних недавно освоенным исполнением этой песни. При первых же звуках я заметил, как переменилась Анна Васильевна, а из-за ее спины отчаянно замахала мне руками Тюля дескать, сейчас же прекратите.
