Феликс Светов - Отверзи ми двери
- Вот ты и вспомни о погромах да о сорок девятом годе, - вставил Вадик Козицкий.
- Да я ж и говорю о том! - крикнул Лев Ильич, с огорчением отметив, что спокойствие его кончилось, а значит, он уже не может собой владеть. - Не на других надо указывать и пальцем в них тыкать с радостью - это только тебя и погубит, а о себе, себя и только себя судить. Свою вину постараться увидеть и понять. Тогда ты ее и оплатить сможешь. А что ж иначе?
- Вы о какой вине говорите? - спросил франт и опять Льву Ильичу понравились его глаза, в них хоть мысль была, а не злоба, как у Вадика.
- Да о том, что Россия и без евреев так же бы в море выплыла - ну не нелепо ли что-то там лепетать о какой-то оснастке, будто бы сооруженной здесь еврейским гением? Какая оснастка, о чем вы тут говорите? В чем она - эта еврейская заслуга? Это в худшем бы случае Россия без евреев той же баржей осталась - и слава бы Богу, было чем действительно гордиться, и не заметили бы ничего, что тут еврейские руки соорудили. А в лучшем, действительно, была б оснастка, потому что не было б Троцкого, Ягоды и Кагановича, не было бы продажных писателей с еврейскими ли фамилиями или с русскими псевдонимами, продажного кино, философов, готовых диалектически оправдать любую мерзость. Что ж до того, что действительно сделали евреи в русской науке или инженерии в этой самой оснастке, было, как же, разумеется, и было, и сделали - но право же, постыдно об этом и вспоминать, зная зло, ими причиненное. Едва ли стоит мерять - только к стыду и неловкости.
- Ну знаете, - сказала Юдифь, с брезгливостью глядя на Льва Ильича, такого я в своем доме никак не ожидала. Впрочем, когда человек изменяет голосу крови...
- Какой крови? - спросил Лев Ильич.
- А что, по-вашему, православие не измена? Не была, что ли, эта церковь и создана для того, чтоб унижать и уничтожать евреев - да и не только теоретически? Только руки коротки.
- Нет, она для другого была создана, а верней, всегда существовала. Разве апостолы, евангелисты не были евреями? А Матерь Божия...
- Ну эти сюжеты мне хорошо известны.
- Вы знаете еврейский язык?
- Нет. Мне он ни к чему. Я в России живу.
- Ну как же вы тогда ходите в синагогу - там же на еврейском идет служба?
- Это еще зачем? Почему я должна ходить в синагогу? Вы еще меня заставьте какие-нибудь грязные пейсы носить, или в чем там еврейки ходят? Для того, чтобы чувствовать себя еврейкой и всегда об этом помнить, мне не нужна синагога - мне достаточно знать, что в этой стране, в которой живет быдло, всегда гнали и уничтожали евреев. В отличие от вас, я никогда не смогу отмахнуться от разговоров на кухне, хоть на своей их не допущу и, надеюсь, этот будет последним...
- Юдифь, да что с вами? - попробовал урезонить ее франт.
Юдифь отмахнулась от него.
- Юдифь? Да меня, если хотите, и Юдифью назвали не случайно. Пусть меня топчут, но я горжусь тем, что я Юдифь...
Лев Ильич позволил себе маленькое удовольствие - глянул на Веру, но не увидел того, чего ждал, он не смог бы понять, как она на него смотрит, наверное, это было только безразличием или усталостью.
- Да кто ж ты все-таки теперь? - повторил свой вопрос Вадик, - русский, что ли?
И Лев Ильич сорвался. Он давно знал, что не удержится, что спокойствия его хватит не надолго, что не ему вести все эти разговоры, что-то объяснять и миссионерствовать... "Да брат мой от меня не примет осужденья..." - мелькнула перед его глазами пушкинская строка, набросанная легким, летящим почерком.
- Я-то еврей, - сказал он. - Меня зовут Лев Ильич Гольцев. Мой отец, мать, деды, прадеды - и так до десятого колена были евреи: цадики, раввины, барышники, спекулянты, торговцы живым товаром. А я - православный христианин. А вот кто ты - Вадик?
- Я? - растерялся Вадик. - Ну, конечно, еврей.
- Может, покажешь паспорт и мы прочитаем, что там у тебя написано?.. - это был запрещенный удар, ниже пояса, потому что кому, как не Льву Ильичу было знать, что Вадик мучался этим, а потому и так нервно реагировал всегда, но и отказаться от такого удара у Льва Ильича сил не хватило, не мог он себя больше сдерживать. - И ты, полужидок, будешь мне что-то объяснять про евреев, о том, сколько и кто пролил их крови? Вы будете мне говорить о голосе крови и о том, как я его должен слышать? - он увидел краем глаза, потому что смотрел Вадику прямо в лицо, что на том конце стола встал во весь свой прекрасный баскетбольный рост Игорь, и снова порадовался, что взял ребят с собой. - Да вы люди без нации - не евреи, не русские - советские, страдающие только от того, что у вас нет черной икры, ненавидящие Россию, не знающие ее, стыдящиеся своего еврейства. Какой тут голос крови, когда это всего лишь элементарное национальное чванство, гордящееся своей гонимостью: мы - гонимые, значит избранные, нам все должны помогать, мы обиженные - значит лучше! Хоть стол ломится, все равно гонимы, растоптаны! Все равно ущемлены. Еще о том любите вспоминать, что сто лет назад евреям нельзя было в Петербурге и Москве селиться, не было, мол, права жительства, а небось о том, что в этой стране, где верно, черта оседлости существовала, миллионы русских людей были в то же самое время крепостными - об этом и думать позабыли? Ну уж коль сравнивать да меряться? А о том, что сегодня, не сто лет назад - сегодня миллионы русских крестьян паспортов не имеют - что ж вы, гуманисты, про это не думаете, вы ж в России живете! Даже сейчас, когда проблема решена - да не вами, а настоящими евреями, которые пейсов не стыдятся и язык учат - сионистами, если не Промыслом Божьим. Ну невмоготу, ну ненавидите, ну не мать она вам, мачеха, получайте визу да уезжайте - скатертью дорога! Трудно? Но ведь возможно, а русскому человеку и того нельзя.
- Да он просто погромщик! - охнула Юдифь. - Что ж вы, мужчины!..
- Апостол Павел не слышал голоса крови - это сюжет, - Льва Ильича ни что б сейчас не остановило, - Матерь Божия не слышала - это миф, Пастернак не слышал - у него еще отец был выкрест, дань традиции, я не слышу - это уж совсем все ясно - корысть, ложь или трусость! Только вы слышите! Но это в вас не голос крови, а только мещанское чванство кричит - голос желудка! Если б голос крови, что ж вы еврейского языка не знаете, в синагогу не ходите - пейсы там! Не знаете Ветхого Завета, культуры? Да, вот я слышу голос крови, и потому я православный христианин. Более того, я потому православный христианин, что слышу голос крови. Только тот еврей слышит голос крови, который становится христианином, услышать голос крови для еврея, родившегося в России, и значит стать православным, потому что только тогда откроется перед тобой возможность хоть начать оплачивать неоплатный счет за пролитую кровь. Для вас же все вокруг быдло - наслушался я этого! Только одни евреи неизвестно почему избраны, чистая раса. Вы даже не гуманисты - это... это... Только брухливой корове Бог рогов не дает, а то б... - Лев Ильич чувствовал, понимал, что говорит, верно, совсем не то, не так, что они не поймут, только озлобятся: "Пусть не то, не туда, пусть неправ - чтоб знали!" - Да, мой Бог - это Бог Авраама, Исаака, Иакова, Бог Моисея, Сына Давидова - Сына Человеческого, Господа нашего Иисуса Христа, говоривший в пророках и апостолах, живущий от века в русской православной Церкви. И я слышу Его - это голос крови. Это избранничество, а не жалкое мещанское чванство, напыщенность, гордящаяся своей ущемленностью и считающая, что все обязаны им чем-то и за что-то, думать позабывшая о своих обязательствах и вине...
Лев Ильич и не заметил, что стоял, перешагнув лакированную лавку. Юдифь тоже выпрыгнула из-за стола.
- Вон из моего дома! - крикнула она в бешенстве, шаря руками по столу.
- Да мы уходим, верно, ребята? - очнулся Лев Ильич. И только тут ему стало не по себе: "Ну куда ты годишься после этого?" - подумал он.
Надя тоже стояла возле Игоря и держала его за рукав свитера.
Они выбрались в коридор, взяли свои пальто, Лев Ильич бегло глянул последний раз на потрясающе красивые иконы и открыл дверь, слушая мертвую тишину в большой комнате, взорвавшуюся вдруг разноголосым криком. Дверь за ними захлопнулась.
"Куда уж мне, - повторил он про себя, - что будет со мной, когда и все сии, свидетельствованные в вере, не получили обещанного..."
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Льва Ильича сначала поразил почему-то свет: он был розовый, как бывает ранним утром, зимой, когда только-только выкатившееся, блеснувшее из-за бугра солнце, розовыми полосами ложится на нахлобученную по самую стреху, заваленную снегом крышу, полосы медленно перемещаются вместе с легкими, в фиолетовых тонах, тенями деревьев, и весь такой знакомый до каждого венца дом вдруг покажется сказочным, сверкающим, как драгоценный камень, посреди белых деревьев, сугробов, старенькой изгороди...
Только тут не было никакого снега: розовый свет дрожал от зноя, бившего в узкие окна - рассвет ли то был, почему такой зной - где это все?..
Да и при чем здесь свет? - перебил себя Лев Ильич. Разве в нем тут было дело? Почему не удивляло его остальное, и прежде всего то, на что он падал, что дрожало, все более четко определяясь в этом розовом знойном мареве? Да и то, что так вот, вдруг, за столом, посреди разговора привиделась ему эта картина ли, сцена...
