Представление о двадцатом веке - Питер Хёг
Конечно же, всегда можно найти время и место, чтобы побыть вместе, и вовсе не обязательно ночью, и по мере того как Мария переезжала с квартиры на квартиру, молодые люди много узнали о жалюзи, замочных скважинах и о том, какие диваны скрипят, а какие нет, но все это не сравнить с тем, как если бы они смогли провести вместе целую ночь, и со временем у Карстена началась бессонница, постоянное беспокойство, и он рассказал все матери.
Его роман с Марией к тому времени продолжался уже несколько лет, и Амалия всегда все понимала, конечно же, она все понимала, но она вела войну, которую, по ее мнению, можно выиграть лишь при очень долгосрочном планировании, вот почему она терпеливо ждала, когда он заговорит об этом сам. Она выслушала невнятные объяснения Карстена и сахарно-глазурным тоном, прикрывавшим синильную кислоту и ледяные полярные ветра, сказала: «Так давай же пригласим ее, давай же, наконец, пригласим ее…»
Вы можете подумать, что Амалия решила встретиться с Марией без посторонних — ведь самым правильным было бы встретиться втроем: она, Карстен и Мария. Но Амалия решила иначе. Она вызвала армию духов и выкатила тяжелую артиллерию.
Мероприятие продумывалось в течение двух лет, включая план рассадки, меню и выбор вин. Карстену она ничего не рассказывала, и теперь просила только сообщить Марии, что планируется неформальная вечеринка для самых близких. Мария причесалась, надела тщательно выглаженное летнее платье, взяла небольшой букет цветов и вооружилась исключительно благими намерениями, и тут оказалось, что Амалия Махони устроила самое большое в своей жизни торжество: светильники перед въездом, сверкающие автомобили и двадцать четыре гостя, среди которых нобелевский лауреат Йоханнес В. Йенсен (с супругой), а также великая писательница баронесса Бликсен (без сопровождающего), премьер-министр Хедтофт[62], который нехотя, но все-таки с ухмылкой, протолкнул Данию в НАТО, господин Рубов, профессор-литературовед, один из друзей дома Амалии, и профессор Бор, получивший Нобелевскую премию за мир, нет, извините, конечно же, Нобелевскую премию по физике, и пара десятков других гостей, которых объединяло то, что все они, как и баронесса с Йенсеном, считали самих себя единственными по-настоящему умными людьми в этом обществе, и каждый из них в отдельности был убежден, что этот прием устроен именно ради него. На самом деле все они в тот вечер были марионетками в театре масок, которым руководила Амалия, в часто исполняемой в Дании пьесе под названием «Свекровь истирает в порошок нежеланную невестку».
Обед подавали в новой пристройке к зимнему саду, где было шестнадцать колонн из зеленого мрамора, палисандровые двери с ручками из слоновой кости, и все это было оплачено в том числе и теми деньгами, которые Карстен заработал за время учебы, надеясь, что они избавят мать от ее развратной жизни. Амалия посадила Марию рядом с профессором Рубовом, и великий ученый говорил без умолку, погружая Марию, которая не знала здесь никого, кроме Карстена, в одиночество в окружении французских цитат и скучных острот, и тут Амалия обратилась к ней. Взмахнув рукой, она призвала всех, даже баронессу, к молчанию и в наступившей гнетущей тишине представила Марию и заставила ее обратиться к этому сборищу эстетов, дабы показать всем, что говорит она на языке обитателей доходных домов из Кристиансхауна с вкраплениями зеландского говора из Аннебьерга и что она, на самом деле, неказистая деревенская ромашка или болотная лилия. После чего ей разрешили сесть, однако Амалия тут же начала интересоваться ее мнением о еде: «Как вам лосось?», «Не хотите ли еще телячьей спинки?», «Как вам этот сотерн?». От всего этого Мария начала так сильно заикаться, что уже не в состоянии была отвечать.
Карстен весь обед молчал. Конечно же, он хотел что-то предпринять, ему хотелось встать и ударить кулаком по столу, но как раз этот стол с сервизом «Флора даника», хрустальными бокалами, невидимыми ограждениями из колючей проволоки, регулирующими поведение за столом, и давно укоренившийся в нем страх не позволяли ему подняться со своего места, пока баронесса рассказывала ему о задуманной ей новелле, где речь пойдет об обеде, который позволит гостям обрести невиданную прежде свободу[63].
Когда подали кофе с коньяком, Амалия поднялась и обратилась к Марии: «Сын говорил мне, что вы поете, поэтому я уговорила моего друга, великого писателя Якоба Палудана, знатока и любителя музыки, аккомпанировать вам». Казалось, Амалия одержала верх над Марией, поскольку та вышла из-за стола, безучастно проследовала мимо гостей и встала у рояля, рядом с Палуданом и перед всей гостиной. Когда Мария пришла на этот обед, она была молодой девушкой, симпатичным зелененьким ростком, и она очень хотела произвести хорошее впечатление, но сейчас с ней что-то случилось. Казалось, она уже не смотрит прямо на Амалию, а косится куда-то в сторону. И тут она хрипло, борясь со своим заиканием, произнесла: «А о в-в-вас, Амалия, я слышала, о в-в-вас говорят в “Латишинском и сыне”, когда упаковывают ароматизированное мыло, и говорят о вас, что вы самая знаменитая шлюха в К-к-копенгагене». На этом Мария покинула гостиную. И обернулась она лишь на мгновение, в дверях, чтобы встретиться взглядом с Карстеном. Он приподнялся со своего стула и на мгновение завис в воздухе, на некой нейтральной полосе, или как какой-нибудь кусок железного лома между двумя магнитами, но тут же резко встал и пошел к Марии, оправдывая тем самым наши ожидания — если все идет правильно, то рано или поздно мальчик должен оставить отца и мать и пойти за своей возлюбленной.
Куда же отправились молодые люди, покинув прием Амалии? Они отправились в город, в квартиру на втором этаже в огромном доме у Озер. Найти квартиру в Копенгагене всегда было нелегко, а в те времена тем более. Тогда, как и сейчас, нужно было иметь связи, и эта квартира в каком-то смысле была взяткой от одной из адвокатских контор, которые
