Один день ясного неба - Леони Росс
Он знал, что это за запах: коррупция его отца, от которой гнила земля, заражая его легкие; она распространялась словно инфекция всякий раз, когда Романза бросал взгляд на одно из фабричных зданий или слышал очередное обещание отца, которое тот не собирался выполнять.
Если это твой выбор, сказал ему отец в день, когда он ушел из дома, так бери и ешь, наешься этим досыта. И не возвращайся. Но он-то ждал, что отец изменится. Со временем. Как земля. Ведь все меняется. И что он простит своего единственного сына. Ведь его имя Интиасар, и он мог в любой момент вернуться домой, так?
Темное небо распахнулось над ними как гигантский колодец. Тысячи звезд. Романза упал на землю. Айо присел на корточки перед ним, прижав руку к его груди, потом к вискам. Он думал о Сонтейн, как она карабкалась сегодня утром на его дерево, съезжала по веткам и ругалась.
Где она сейчас? Боги, боги, а где сейчас мать?
Он опять харкал кровью.
Вдалеке над ареной Гранд-театра раздавались аплодисменты.
Романза заставил себя подняться и побежать.
* * *
Сонтейн и Данду сидят на краю огромной лохани с водой в саду его отца, почти прижавшись ртами. Оба дрожат. Слова выскакивают из горла Сонтейн, уши Данду жадно их ловят. Вокруг них спят крошечные существа. Сонтейн и Данду держатся за руки и болтают ногами.
Между ними лежит манго — зеленое, с красным бочком.
Она берет плод, вонзается в него зубами и отдирает полоску зеленой кожуры. Желтый сок капает ей на ладонь, на торчащее колено.
Данду нагибается и слизывает капли сока с ее кожи.
Оба шумно вздыхают, хватаются за плод, пытаются схватить его губами, и сок размазывается по ее щеке. Они думают о летних деньках и озабочены безопасной любовью. Он целует ее в разные места — вдоль крыльев, сложенных на спине под кожей, и дальше вниз. Она прикасается пальцами к своей промежности, увлажняя их, а у него кружится голова, когда она дает ему облизать свои мокрые пальцы.
Висящие на ветке плоды кешью лопаются, и орешки, как дождевые капли, сыплются вокруг них. Пурпурные, алые, лимонно-желтые и белые лепестки, кружась, падают на ее растрепанные кудряшки, заставляя Данду чихать. Зеленые фрукты и овощи раскачиваются и раскрываются: плоды генипы взрываются, выплескивая сок, груши, баклажаны, ярко-желтые томаты; земля бьет фонтанчиками, когда новые деревца, треща, прорастают к свету. Он что-то бормочет, уткнувшись губами ей в челюсть, а она передергивает плечами, стряхивая с обоих последние остатки страха.
Их губы влажные.
Они не могут сделать друг другу хорошо, покуда не предпринимают третью попытку, когда она просит его действовать помедленнее, а он понимает, что может помедленнее, да так томительно-медленно, так нежно, что она умоляет его: пожалуйста, пожалуйста, о боги, пожалуйста…
Когда они довели дело до конца, она притягивает его к себе, обхватывает ногами его талию, так чтобы оттолкнуться и воспарить; они могут целоваться в небе, а манговая косточка остается под ними, во влажном взорванном саду, обсосанная и голая.
* * *
Ха прошла в левую часть сцены и, соскочив вниз, двинулась к строю больших палаток. Она вошла в одну, почесывая шею и улыбаясь.
В палатке ее ждал Айо в синей спецовке. С ним был мужчина постарше, который что-то возбужденно доказывал. В молодости он был красив, пока с возрастом у него не обвисли щеки.
— Уж я-то cмогу отличить подонка, когда увижу его, ясно? — говорил мужчина. — Я сразу распознаю подонка, будь он хоть сто раз очаровашка. А ты мне уже не раз рассказывал. Теперь я точно знаю.
* * *
Губернатор Интиасар побеседовал с двумя королевами красоты по отдельности. Шейн сплюнула на землю и сказала: «Нет!» — несмотря на то что явно его боялась. А он и ожидал, что она будет строптивой. Бетти оказалась более сговорчивой, она ему понравилась. Ее спина была прекрасна.
Он ушел в палатку жюри, куда принес графин с вином. Гарсон шутил, пытаясь произвести впечатление на Дез’ре. Некоторые молодые резвунчики любят старых грымз. Хотя Дез’ре была отнюдь не старой. Сейчас она выглядела куда лучше, чем в молодости. Это все кровь рабов бурлит, выплескивается из освобожденных. Она была потрясающая женщина, несмотря на ее давнишнюю ненависть к нему.
Дез’ре бросила на него взгляд. Он кивнул. Она подняла свой бокал. Сегодня она была настроена миролюбиво.
— Думаю, Шейн, — сказала Дез’ре. — У нее язык лучше подвешен, чем у Бетти.
— Ах, но мы должны учитывать все факторы, — улыбнулся Интиасар. — Я думаю, у Бетти есть все для того, чтобы победить.
Возможно, сегодня вечером ему удастся затащить миссис Интиасар на супружеское ложе. Давно этого не было. Обещание нового секса всегда подвигало его строить далекоидущие планы.
Если молоденькая Бетти оставит ему хоть каплю нерастраченной энергии.
Он попивал вино, учтиво спорил и терпеливо ждал результатов отбора.
31
К тому моменту, как какой-то мужчина принес его наверх по каменным ступеням утеса, Завьер изрядно опьянел. Как правило, он избегал алкоголя, но ром Сандера оказался на удивление приятным, смешав события весьма благоприятным образом.
Сад ничуть не изменился с того момента, как он его покинул сегодня утром, хотя ему казалось, это произошло десять лет назад: сад весь зарос чудным разнотравьем. Завьер хихикнул. Большинство мужчин, устроивших ему торжественный прием, так и остались на пляже, распевая во всю глотку и продолжая пить. Потом ни с того ни с сего затеяли игру в стикбол. Хорошо, что они не осмелились играть здесь, в его чудесном буйном саду, над которым витали ароматы жаренной на вертеле козы. Можно ли в этой жизни положиться на кого-то, кроме как на верную Му? Ему бы надо на ней жениться, да на любой, кто наверняка будет получше Найи.
Завьер икнул. Ну и где этот поганый призрак? Исчез задолго до ее пришествия.
— Приди, напиши что-нибудь в моей книжке, Найя, — прошептал он.
Он почувствовал, как мужчина приготовился его опустить. Ему нравилось ощущать теплую кожу лица — это как сидеть у костра в холодный день и жарить мясо на огне. Лицо было липкое от пролитого рома; ромом пропитались и его дреды. Когда Завьера опустили на землю, Сандер подошел, тронул его за локоть и, еле ворочая языком, забормотал, как было важно устроить ему торжественный прием, когда он вернулся, и теперь все знали, что он вовсе не слабак, а
