Молчи, Россия, молчи! Полиция не дремлет - Аркадий Тимофеевич Аверченко
Занзивеев сделал серьезное лицо.
– Видите ли, дорогой вьюноша… Министров-то несколько штук, а я один. Губернаторов разных, тайных там советников – много, а я один.
Он задумался.
– Я не говорю, конечно, министр – большая власть, а все же я больше…
– Именно, вы? Вы – один?!!
– Я, миленький. Я. Захочу я, чтоб были броненосцы, – будут. Захочу, чтобы неприкосновенность личности была, – будет! Я-то не честолюбив… А захоти я – ездил бы в золотой карете на каких-нибудь редчайших розовых лошадях, и народ отдавал бы мне королевские почести. Вот как! Потому я – единственный, все во мне и все от меня!
Занзивеев оживился. Глаза его сверкали, руки бешено махали в воздухе, и торжествующий голос звучал как труба.
– Я скромный! – кричал он, пронзительно смеясь. – Меня никто не знает… А кто провалил те законопроекты, которые мне не нравились, кто может подарить России мир и преуспеяние или – если у меня скверное настроение – новую бурю, новый взрыв народного возмущения? Кто может облагодетельствовать народ? Занзивеев! Конечно, Занзивеев не рекламист, он не говорит с трибуны глупостей, Занзивеев скромный. А вы, вьюноша, ха-ха! думали снизойти до меня, обласкать, пожалеть меня… Ха-ха. Не-ет, миленький… Занзивеев-то самый, может, сильный, самый страшный человек и есть!
– Черт возьми! – рассердился журналист. – Если у вас не мания величия – расскажите, в чем дело.
Занзивеев взял его за руку, отвел в угол, огляделся и пронзительным шепотом сказал:
– Кто я? Вы знаете, что у нас большинства нет? Вы знаете, что все последние голосования по важнейшим вопросам в Думе решаются большинством одного голоса…
– Ну да, знаю.
Занзивеев наклонился к самому лицу журналиста и, дрожа от внутреннего восторга, прошипел:
– Так вот этот один голос – именно я! Захочу – будут у нас броненосцы, захочу – не будут… Как – смотря по настроению.
– Черррт возьми! – только и мог сказать потрясенный журналист.
* * *
Снова Занзивеев ходил по кулуарам из угла в угол, одинокий, шевелящий пальцами и усмехающийся.
Тихо и скромно ходил, держась у стенки, страшный человек.
Журналист, спрятавшись за колонной, следил за ним. Потом подошел, взглянул робко и почтительно на Занзивеева и прошептал:
– Пропустите законы о печати.
– Вы мне нравитесь, – подумав, сказал Занзивеев. – У вас нос симпатичный. Хорошо, пропущу.
Тяжелое занятие
Недавно в Думе какой-то депутат сказал речь приблизительно следующего содержания:
– Я не говорю, что нужно бить инородцев, вообще… Поляков, литовцев и татар можно и не бить. Но евреев бить можно и нужно – я удивляюсь, как этого не понимают {Подлинные слова, сказанные Марковым вторым с трибуны 3-й Думы.}?!
Тогда же многие заинтересовались – как, каким образом депутат мог додуматься до сказанного им? Многие изумлялись:
– Что это такое? Как человеческая голова может родить подобную мысль?
Вот как:
Однажды депутат не пошел в Думу, а остался дома и сидел в кабинете злой, угрюмый, раздражительный.
– Что с тобой? – спросила жена.
– Речь бы мне нужно сказать в Думе. А речи нету.
– Так ты придумай, – посоветовала жена.
– Да как же – придумай! Вот сижу уже третий час, стараюсь, как ломовая лошадь, а голова все не думает!
– Удивительно! Как же это человеческая голова может не думать?
– Да так вот. Вот сижу и твержу сам себе: ну, думай же, черт тебя возьми… Придумывай речь. Ну! И тут же глядишь на обои – думаешь: какие красивые красные цветочки! Или на стол посмотришь: хороший, мол, стол. Дубовый… Двести рублей за него плачено. Тут же сам себя и поворачиваешь: да ты о речи лучше думай!
– А самой речи не выходит?
Депутат скорбно заморгал глазами:
– Не выходит. Не думается.
– А голова-то у тебя большая, – сказала задумчиво жена, смотря на мужа. – Тяжелая. С чего бы?
– Да черт ли в ней, что большая! Чего не надо – то она думает: о цветочках там, о столе. А как к речи обернешься – стоп, анафемская. Молчит.
– А ты поболтай ею так! Пошибче… Может, мозги застоялись.
Депутат покорно поболтал головой.
– Ну?
– Ничего. Молчит. Вот в окно сейчас посмотрелось и подумалось: что, если у того дома крышу снять – смешно будет или не смешно? Должно, смешно и странно.
Жена вздохнула и вышла из комнаты.
– Тише! – крикнула она детям. – Не мешайте папе. Ему нехорошо.
– А что с ним? – спросили дети.
– Голова молчит.
А в кабинете сидел отец опечаленных малюток, тряс тяжелой головой и бешено шипел:
– Да думай же, анафемская! Думай, проклятая.
К обеду вышел еще более злой, с растрепанными волосами и мутными остановившимися глазами.
Проходя в дверь, злобно стукнул головой о косяк и заревел:
– Будешь ты думать? Вот тебе! Думай, думай!..
Дети испугались. Заплакали.
– Что это он, мама?
– Не бойтесь. Это он голову разбудить хочет. Голова у него заснула.
«Выборы в Государственную Думу»
После обеда несчастный депутат снова перешел в кабинет. Повернулся спиной к столу, к обоям, закрыл глаза.
Жена подходила, прислушивалась. Все безмолвствовало.
Около семи часов из кабинета послышался легкий стук и потом шорох, будто кто-нибудь перебирал камушки.
– Славу Богу! – перекрестилась жена. – Кажется, задумал.
Из кабинета доносилось легкое потрескивание, шорох и скрип.
– Что это скрипит, мама? – спрашивали дети, цепляясь за юбку матери.
– Ничего, милые. Не бойтесь. Это папа думает.
– Тяжело, небось? – в ужасе, широко открыв глаза, спросил малютка Ваня.
– А ты как полагаешь!.. Никогда в роду у нас этого не было. Чтобы думать.
* * *
Депутат стоял на трибуне.
– Говорите же! – попросил председатель. – Чего ж вы молчите?
– Сейчас, сейчас, – тяжело дыша, прошептал депутат. – Дайте начать… О чем бишь я хотел…
На лбу надулись черные жилы. Теплый пот струился по лицу, скатываясь за воротник.
– Ну же! Скорее.
– Сейчас, сейчас…
Глаза вылезли из орбит. Голова качнулась на шее, вздрогнула… послышался явственный треск, лязг и потом шорох, будто бы где-то осыпалась земля или рукой перебирали камушки. Что-то затрещало, охнуло… депутат открыл рот и с усилием проревел:
– Я не говорю, что нужно бить инородцев, вообще. Поляков, литовцев и татар можно и не бить… Но евреев бить можно и нужно – я удивляюсь, как этого не понимают!
Вот откуда взялась эта речь.
Скандал
Неожиданно среди общего сна и скуки, как удар грома, грянул небывалый скандал в Думе.
Скандал был дикий, нелепый, ни на чем не основанный, но все ожило, зашевелилось, заговорило, как будто вспрыгнуло живительным летним дождиком.
Негодованию газет не было предела.
– После
