Фасолевый лес - Барбара Кингсолвер
Дожидаясь своего автобуса, Лу Энн пробежалась по страницам брошюры. На ее титульном листе, как и в случаях с любой другой печатной продукцией такого рода, была помещена фотография женщины с ребенком. Иногда эти женщины были белыми, иногда темнокожими, а иногда там изображались мексиканки. Всегда матери с младенцами, которых они держали на руках, и никогда – женщины на сносях. Почему? Лу Энн это было не совсем понятно – ведь брошюры были посвящены дородовому уходу.
Уже в автобусе она пришла к выводу, что так происходит оттого, что эти брошюры пишут и печатают мужчины, которым больше нравится образ матери с ребенком на руках, чем образ беременной женщины. В этом она почти не сомневалась. Например, в автобусе несколько мужчин встали, чтобы уступить ей место, но ни один толком на нее не посмотрел. Подростки из старших классов не пытались прижаться к ней на поворотах или резких остановках и не отпускали по ее поводу никаких замечаний. Это было для Лу Энн в новинку – сидеть и, полностью расслабившись, отдыхать в битком набитом автобусе. Ей даже подумалось, что неплохо было бы, наверное, всю жизнь проходить беременной.
Она смотрела, как мимо автобуса проплывают дома и телефонные столбы. На некоторых столбах висели рекламные плакаты с изображением Тани Марии, молодой женщины в свободном свитере и на шпильках. Она была певица, и волос на одной ее голове с избытком хватило бы на две. На других столбах были наклеены темные плакаты с буквами, словно вырезанными из газет – так пишут письма с требованиями о выкупе. Но это тоже были объявления о концертах каких-то рок-групп с названиями типа «Звуковой хаос», «Бесполезный беспорядок» или «Мясные куклы». Лу Энн подумала: а не назвать ли ребенка Таней Марией? Хотя, наверное, Анхель высказался бы за Мясную Куклу. Так он представлял себе юмор.
Какое это наслаждение – ехать в автобусе, когда мужчины не трутся о тебя и не трогают! Покой, в котором пребывала Лу Энн, позволил ее мыслям улететь прочь, подальше от этого странного огромного тела. Когда ей было от роду девять лет, дедушка Ормсби подарил ей складной нож и сказал, что в целях безопасности, когда она будет пользоваться ножом, она должна очерчивать вокруг себя магический круг. И вот она, бывало, придет на задний двор позади их дома и, начертив на земле этот самый круг, устроится внутри, часами строгая большие коричневые куски мыла. Тот нож она давно потеряла, но теперь ей казалось, что она вдруг снова очутилась в этом магическом круге.
Лу Энн вышла на остановке Рузвельт-парк, от которой до самого парка нужно было прошагать полквартала. На углу, у парка, располагалась автомастерская под вывеской «Иисус, наш Господь. Подержанные покрышки». Ошибиться тут было невозможно – надпись была исполнена большими узкими синими буквами с точками между словами: Иисус. наш. Господь. Подержанные. покрышки. На стене, покрытой гофрированной жестью, был нарисован и сам Иисус – большая фигура с распростертыми руками и сиянием, исходившим от головы. Там же была изображена шина с белым ободом, добавленная к росписи без всякой задней мысли и, вероятно, по замыслу автора, не имевшая никакой связи с Иисусом. Но шина оказалась как раз под левой рукой Спасителя, словно игрушка «йо-йо», и казалось, что Иисус сейчас исполнит с ее помощью либо «кругосветку», либо еще какой-нибудь замысловатый трюк.
Штабеля тяжелых шин разных фирм громоздились между этим заведением и соседним, которое представляло собой комбинацию ночного клуба и порно-магазина и называлось «Небесные киски». Ошибки не могло быть и по поводу этого местечка. Его окна были выбелены, а большие вывески над фасадом слева и справа от двери гласили: «Девочки. Девочки. Девочки» и «Полная Обнаженка!» На самой же двери «Небесных кисок» была изображена в полный рост рыжеволосая женщина в леопардовом бикини. Народное искусство разных стилей было популярно в этом квартале.
Лу Энн почти каждый день проходила мимо этих заведений. Первое из них – то, на стене которого был изображен Иисус, – почему-то напоминало ей о Кентукки, и ей даже хотелось спросить людей, которые там работали, не земляки ли они. Правда, смелости на это у нее так и не хватило. Что касается ночного клуба, то его она старалась просто не замечать, хотя в изображении на дверях этого заведения было одновременно и нечто примитивное, и нечто невинное, словно даму в леопардовом бикини рисовал школьник, хотя он и расположил ее на двери таким образом, что дверная ручка, когда входящий толкал ее, тонула у дамы в промежности. От вида этой двери у Лу Энн всегда бежали мурашки.
Зайдя за угол, она вошла в дверь магазинчика Ли Синг, который фасадом выходил на парк прямо напротив дома, где жили Лу Энн и Анхель. Здесь она купила почти все из того, что рекомендовала брошюра, за исключением пары-тройки вещей вроде йогурта, который был уж слишком дорогим. А еще она купила упаковку миндального печенья, потому что его любил Анхель.
За кассой сидела китаянка, собственно, сама Ли Синг. Ее мать, которой, как говорили, было больше ста лет, жила вместе с нею в комнатах позади магазина. Ли Синг сообщила Лу Энн, что у той будет девочка.
– Высоко лежит, – сказала она, похлопав костистой рукой по животу Лу Энн.
Китаянка говорила это каждый раз, когда Лу Энн приходила в ее магазинчик.
– Мальчик, девочка – хорошо и то, и другое, – сказала Лу Энн, которой, впрочем, было немного любопытно, окажется ли Ли Синг права.
Звякнув рычагом кассы, Ли Синг покачала головой и что-то пробормотала. Лу Энн показалось, что та упомянула какого-то новогоднего поросенка.
– Прошу прощения! Что? – Лу Энн всегда немного побаивалась китаянки, которая нередко говорила всякие странности.
– Кормить девочку – это все равно что кормить к Новому году соседского поросенка, – сказала Ли Синг. – Всё уйдет в другую семью.
Лу Энн была готова обидеться, но не знала, как ответить. Да, ее саму занесло далеко от семьи, которую она оставила в Кентукки, но вины ее в том не было. С другой стороны, ее брат тоже жил не слишком близко к родительскому дому. Он уехал на Аляску работать на тамошнем нефтепроводе и женился на канадке, дрессировщице собак. Теперь у них было уже четыре дочери с
