Седьмое измерение - Александр Николаевич Житинский
Они любят делать заметки на стенах.
Наконец находишь центр лабиринта, затратив на поиски целый день. А там пусто.
Они отлили из чугуна карту России, украсили ее флажком и понеслись на нас, держа карту наперевес, как таран. Сзади бежал самый маленький, ухватившись за чугунную Камчатку.
Со свистом и гиканьем мчались они к нам, целя в грудь побережьем Финского залива.
Им удалось свалить нас и придавить сверху чугунной картой.
Теперь мы лежим где придется и физически ощущаем, как отпечатываются на коже горы, долины, деревни и города.
Они умеют уметь.
Мы одеваемся, а они умеют одеваться. Мы едим, а они умеют есть. Мы пьем, а они умеют пить. Мы пишем, а они умеют писать. Мы живем, а они умеют жить.
Зато мы умеем смеяться.
ТОЛПА
о мне много всяких людей, временами — целая толпа.
Один женат, у второго вчера вечером болела голова, третий любит выпить, четвертый его за это презирает, пятый ходит с детьми в цирк, у шестого неприятности по службе, седьмой чертовски свободен, восьмой ленив, до девятого трудно дозвониться, у десятого есть возлюбленная, одиннадцатый очень беден, двенадцатый боится собак, тринадцатый просто счастлив, к четырнадцатому любят ходить друзья, пятнадцатый одинок, на шестнадцатого можно положиться, на семнадцатого нельзя, восемнадцатый много думает, девятнадцатый тоже, но о другом, двадцатый умирает по воскресеньям, а остальные семьдесят пять представляют меня в различных учреждениях.
Никто из нас не играет на скрипке. Но зато мы очень любим разговоры о сложности души, которые помогают нашему коллективу выдерживать конкуренцию цельных натур.
ДУЭЛЬ
ошло до того, что он бросил в меня перчатку, но не попал.
Я поднял перчатку и протянул ему. Он взял перчатку двумя пальцами, как шелудивого котенка, сунул в карман, а пальцы вытер носовым платком.
— Значит, дуэль? — с удовольствием выговорил он, гордясь.
— Дуэль так дуэль, — пожал я плечами.
— Выбирайте оружие, — сказал он и набрал в легкие столько воздуха, что чуть не полетел.
— Телефон, — сказал я. — Мне удобнее всего телефон.
В назначенный час ко мне пришел секундант, я набрал номер, и дуэль началась. Первым стрелял он.
— Вы подлец, — сказал он.
— Совершенно с вами согласен, — сказал я.
— Не иронизируй, мерзавец! — закричал он.
— Вы зря теряете время, стреляя вхолостую, — заметил я. — Всё это я уже давно знаю. Хотелось бы чего-нибудь новенького.
— Кретин! Бездарь! Негодяй! — выпалил он.
— Это лучше, но все ещё слабо, — сказал я. — Напрягите воображение.
— Сволочь... — прохрипел он. — Стреляй, гад!
— Вы забыли сказать, что я подонок, гнусная тварь, алкоголик, баран, сукин сын, прохиндей, блюдолиз, лизоблюд, козел и дерьмо. В особенности — дерьмо.
В трубке наступило молчание, а потом испуганный голос его секунданта сообщил:
— Он убит...
— Жаль, — сказал я. — Это был чистый ангел, а не человек.
ЗОНТИК
друг пошел дождь из букв. Сначала мелкий, которого никто не замечал, а потом настоящий ливень. Буквы были чёрные, пахнувшие типографской краской. Их потоки застилали свет. Падая на землю, дождь превращался в густые черные лужи из букв, копошившихся, как клубок червей. Их и прочесть нельзя было толком.
А дождь все лил и лил, похлёстывая землю черными типографскими строчками. Некоторые умудрялись читать их на лету, пока они не превращались в лужи. Другие глотали их и умирали от несварения желудка. Я поступил иначе.
Я набрал достаточное количество твёрдых знаков и смастерил из них зонтик. Пришлось проявить терпение, потому что твёрдые знаки теперь — редкость.
ХУЛИГАНЫ
сю ночь под окнами слышались пьяные крики и песни. Кого-то били, кто-то визжал и матерился. К утру всё утихло. Я вышел на балкон и увидел, что на небе кривыми буквами нацарапано непристойное слово. Оно тянулось с запада на восток.
Как назло, день выдался безоблачный, и слово очень бросалось в глаза. Буквы были черные и жирные. Видимо, писали углем.
Прохожие пробовали не обращать на надпись внимание. Но дети настойчиво требовали объяснений. Мамаши на ходу выдумывали какие-то сказки воспитательного характера, стараясь не разрушить у детей светлого чувства оптимизма.
На следующий день прилетели вертолеты. Под брюхом каждого из них висел человек с мокрой тряпкой. Все вместе они старались стереть неприличное слово. Небо основательно запачкали, но надпись всё равно было видно.
Наконец пошёл дождь и всё смыл.
А ведь можно было в ту ночь позвонить в милицию. Никто этого не сделал, и я в том числе. В следующий раз они будут пить водку и закусывать луной вместо плавленого сырка. Об этом стоит подумать.
ЧЁРТ
ы чёрт? — спросил я.
— Конечно, чёрт, — важно согласился он. — Разве не видно?
— Не видно, — сказал я.
Он показал мне хвост и продемонстрировал копыта и рожки. Рожки подсвечивались изнутри красными лампочками. На каждом копыте стоял штамп ОТК и Знак качества. Хвост был сделан из мохера.
— Ну? — спросил он.
— Жаль, — сказал я. — Я совсем не так представлял себе чёрта.
— А как? — опешил чёрт.
— А вот так, — сказал я и вывернулся наизнанку, как варежка. Мне стало темно внутри себя и немного стыдно. Не знаю, чего он там увидел. Я бы сам хотел на это посмотреть.
Когда я вывернулся обратно, чёрт был уже далеко. Он скакал на своих копытах, поджав хвост и обхватив голову руками. Крик его был невыносим.
КРОТЫ
хожу по лесу, всматриваюсь в рисунки на листьях, глажу кору деревьев и ни о чём не думаю. А в это время тихие кроты роют свои тёмные норы.
Я
