Внутренний голос - Виктория Самойловна Токарева
Израильская разведка – самая дотошная. Ким три раза вспотел и высох, пока не поднялся на борт самолета. И когда самолет взлетел, Ким не верил, что это правда. Боялся, что его высадят на ходу. Но не высадили. И не встретили.
Ким стоял в аэропорту «Бен Гурион» и растерянно поводил глазами по лицам встречающих. Встречающие стояли с табличками. На табличках было крупно написано нужное имя. Ким не значился. Как это понимать? Шломо передумал? Не счел нужным? Умер, может быть? Но вчера вечером он был еще здоров и весел и полон ожидания.
Ким стоял в аэропорту два часа. Потом вышел на улицу и стоял еще час. Душный воздух овевал лицо. Тепло. Но противно.
Ким взял такси и поехал в Арат. Адрес у него был.
Арат – город новый. Без прошлого, без исторического центра. Некрасивый. Бетонные коробки. Однако дышится легко. Воздух – целебный. Рядом Мертвое море с полной таблицей Менделеева.
Ким не обратил внимания ни на архитектуру, ни на кислород. Он раскаивался в своем необдуманном путешествии: приперся в такую даль, за семь верст киселя хлебать.
Ким нашел нужный дом и нужную квартиру.
Дверь оказалась открыта. Ким вошел. Его никто не встретил. Он стоял в прихожей и раздумывал – не повернуть ли обратно…
Не повернул. Вошел в одну из комнат. Посреди пустой комнаты стояла широкая кровать, а в ней маленький человек. Шломо. Русский еврей из Молдавии. В России его имя было Шурик.
– Это ты? – спросил Шломо.
– Я, – сознался Ким.
– Хорошо, что приехал. Я вызвал «скорую». Поедешь со мной.
– Зачем?
– Должен кто-то сопровождать. Я умираю.
«Ничего себе», – подумал Ким. Он хотел есть, писать и спать. А вместо этого должен сопровождать незнакомого типа, который ему не понравился. Некрасивый, с узкими плечами и круглой головой, как у кота. Котоголовый. Киму даже не предложили присесть. Но что можно требовать от человека, который умирает или думает, что умирает.
Приехала «скорая». Ким не понял: врачи это или пожарники. Разговаривали на иврите.
Прежде чем покинуть квартиру, Ким зашел в туалет. Почти одновременно за его спиной появился Шломо и сказал:
– Пошли.
Пришлось прервать мочеиспускание. Неудобно было продолжать при постороннем.
Больница оказалась близко, в десяти минутах езды.
В больничном коридоре стоял запах сырой штукатурки. Видимо, недавно был ремонт.
Шломо куда-то увели. Ким стоял в коридоре и не понимал: зачем все это? Лучше бы остался дома. В своей квартире с двумя окнами, которая плыла как корабль в облаках. Отсюда, из чужих и равнодушных стен, его дом казался островом покоя и даже стук калитки в сочетании с криком детей воспринимался чем-то родным и необходимым.
Ким ехал за счастьем, но «кто-то камень положил в его протянутую руку».
Из застекленной двустворчатой двери вышел врач в голубом халате.
– Забирайте, – коротко сказал он.
– Умер? – испугался Ким.
В коридоре нарисовался Шломо. Подошел к Киму и хмуро сказал:
– Поехали.
– А что с тобой было?
– Ничего, – сказал врач. – Нервы…
– А что делать? – спросил Ким.
– Жить по-человечески, – ответил врач.
Врач говорил по-русски с грузинским акцентом. Грузинский еврей, догадался Ким. Шломо плюнул в пол и пошел к выходу.
Ким не понимал: что ему делать? Идти за Шломо или отправляться в Тель-Авив. Обратный билет у него был. Тель-Авив далеко, конечно, но не слишком. Всю страну из конца в конец можно объехать за два часа.
Шломо обернулся и коротко свистнул. Позвал как собаку.
Ким вздохнул и двинулся следом. Шломо – не только урод, но еще и симулянт. Хитрозаточенный.
Ким не любил хитрозаточенных, и еще он не выносил, когда его унижали, хотя унижения подстерегали Кима на всех углах. Почему? У него не было защиты, не было денег и не было профессии. Оставалось одно: верить в свое будущее, и он верил.
А дальше произошло невероятное: любовь вспыхнула как ядерный взрыв. Ким понял наконец, для чего люди живут на белом свете.
Это продолжалось две недели, пока не кончилась виза. Надо было расставаться. Шломо провожал его в аэропорт.
Они шли, не касаясь земли. Парили. При этом Ким не мог взять друга за руку. Почему? Потому что мир против них.
Ким таки сказал мне при нашей встрече:
– Мир против нас.
Я не испытывала сочувствия. Мне кажется, что, создавая геев, природа экспериментирует зачем-то. Может быть, затем, чтобы уменьшить рождаемость и разгрузить земной шар, который трещит от перенаселения. Земля не может всех прокормить, и напоить, и обогреть. Не хватает ни нефти, ни воды, ни мяса.
Я спросила:
– А чем Шломо занимается?
– Ничем.
– А где он работает?
– Нигде. Так же, как и я. Мы – свободные люди. Мы не хотим и не будем подчиняться.
– Вы живете как пенсионеры. Пенсионеры без пенсии.
– Ну и что? Мы не зависим от чужого мнения.
– А жрать на что? Или воровать, как цыгане?
– Это другой вопрос. Это физика, а я говорю о химии.
– Он же тебе не понравился, – напомнила я.
– Вначале не понравился, – согласился Ким. – А потом я прозрел.
– Прозрел или ослеп?
– Это одно и то же.
Я не стала продолжать этот разговор. Моя мать всю жизнь работала, тянула семью. Я всю жизнь работала, тянула семью. Мы не короли. Мы не можем позволить себе праздную жизнь.
Кончилась пора пишущих машинок, копировальной бумаги. Пришёл новый век. Началась эра компьютеров, интернета, ютьюбов и фейсбуков.
Я человек сугубо гуманитарный. Мне эта новизна чужда, я в ней ничего не понимаю. Когда я пыталась освоить компьютер, меня начинало тошнить и болела голова. Мои нейроны отказывались фиксировать порядок действий. Кончилось тем, что я, как и раньше, писала от руки своей любимой ручкой с золотым пером. А потом приходил Ким и набирал это все на компьютере.
Ким стал частью моей профессии, а значит – частью моей жизни.
Мой издатель Лева Костин в десять раз умнее, чем обычный человек! Его разрешающая способность мозга феноменальна. Для него нет неразрешимых проблем.
Я познакомила Кима со своим издателем. Ким умел понравиться: хорошая внешность, прекрасная речь, уважение к собеседнику. А главное, он умел работать с текстом.
Издатель поручил ему редактировать мою книгу. Платил за это хорошие деньги. Однажды сказал мне:
– Этот парень один на тысячу. Он делает книгу лучше. Я с удовольствием взял бы его в штат.
Мое сердце радостно вздрогнуло. Наконец-то от меня исходила
