Месседж - Ирина Евгеньевна Красова
Открытая дверь манила в мягкий полумрак единственного выставочного зала. Стены зала, затянутые черной тканью, стеклянные выставочные шкафы с мягкой подсветкой, картины, развешенные с изумительным совершенством, создавали ощущение сокровищницы.
– Да, наконец-то научились делать выставки,– пробормотала я, завороженная экспозицией.
Образ Христа – «Спас нерукотворный», смотрел на входивших со старинной иконой доски блестящими живыми глазами и люди затихали, пораженные живой таинственностью образа и драгоценным мастерством исполнения.
Изображением царей и царедворцев, фрагменты фресок, таинственные лики неизвестных портретов смотрели на посетителей, шкафы с наклонными стеклянными крышками предлагали взглянуть на свои сокровища: старинные монеты, табакерки и прочие свидетельства истории. Пожилые мужчины и дамы, причастные к истории искусства, любопытствующие посетители, с благоговейным вниманием перемещались от портрета к портрету.
– Рында!– худенький старик, похожий на профессора бросился к портрету, изображавшего молодого человека, как к близкому родственнику.
– Это Рында! – завопил он, обращаясь к сопровождавшим его дамам, которые, перешептываясь и кивая, отвели его в сторону.
Я обернулась к портрету, который так возбудил ценителя искусства, с картины на меня смотрел молодой человек с гордо поднятой головой, осанкой разбойника и в одежде похожей на колокол из-за далеко отставленной ноги. В подписи к портрету значилось: неизвестный русский художник XVII века, портрет Афанасия Борисовича Репнина.
Большинство портретов того времени окрасились в зеленоватые тона, сказывалась еще не совершенная техника письма на холсте. Вдруг я увидела яркий, будто горящий в огне портрет, он притягивал мастерством и живостью изображения. Я подошла к картине и прочитала табличку:
– Картина неизвестного русского художника 17 века «Вологодский гость».
Две пожилых дамы с ученым видом рассуждали о мастерстве неизвестного русского художника, но только что виденные мной полотна голландских живописцев не оставляли сомнения – передо мной портрет голландского мастера.
– Это без сомнения работа голландского художника, – обратилась я к пожилым дамам, пораженная своим открытием.
Дамы внимательно изучили табличку возле картины, о чем-то пошептались и сказав:
– Возможно, вы правы, – поспешно отошли.
Из овальной рамы портрета «Вологодского гостя» на меня смотрели черные горящие глаза, сильного молодого мужчины лет тридцати пяти, с европейскими чертами лица в красной одежде с глубоким горловым вырезом, стилизованной под русский кафтан, одетым поверх черной рубахи. Художник видимо рисовал его в комнате освещенной свечами, которые оставили красноватые отблески на лице.
Я повернулась, что бы проститься с портретом, но он смотрел на меня все понимающе грустно-озорными, смеющимися глазами, не отпуская. Возникло, чувство тайной связи, которая установилась между мной и портретом, словно давно умерший родственник смотрел на меня, пытаясь что-то сказать. Пласт времени, почти четыре века, что разделяли нас, стал таять, и ожившая плоть картины заговорила со мной. Разговор был безмолвным, глаза соединились и мысли понеслись, создавая ощущение диалога.
Я давно заметила, что картины обладают таким же, как книги, если даже не более сильным информационным полем, часто недосказанное в книге мешает понять глубину и смысл речи. Картина же информационным сгустком устремляется в тебя, и ты стоишь пораженный откровением, и только через какое-то время как будто озарение начинает прояснять в сознании смысл и значение увиденного.
Так было со мной, когда я стояла перед портретом Вологодского гостя. В яркой, пылающей огнем рубахе, похожей на кафтан, он смотрел в меня, и я вдруг поняла, о чем он говорит мне.
– Посмотри на мою одежду, видишь мое правое плечо, в рукаве нет руки, он отрубил ее мне, когда я бежал от него.
– Это был ты во время нападения на замок?
– Да, отца убили, а я выбрался из замка и бежал в рощу, но преследователь настиг меня и нанес удар. Обливаясь кровью, от боли я потерял сознание и упал.
Я смотрела на пустой правый рукав купца, изображенного на портрете «Вологодского гостя», понимая, что передо мной юноша с картины ERGO, который бежал от догонявшего его убийцы. Занесенный меч обрушился на его правую руку.
Юноша, вероятно, спасся вместе со священником, изображенным на картине ERGO, которого приготовили к казни, но не убили.
– Завоеватели пришли в Голландию с именем Христа, пришли убивать, разорять, грабить страну и народ, но, решили опустить священника, – догадалась я.
– Скорее кто-то выкупил священника, – подсказал портрет. Помнишь, перед священником стоят двое, они явно о чем-то договариваются, похоже, торгуются, и ужас исходит от упавших на колени людей – это ужас от услышанного приговора. В далекие леса, где свирепые звери готовы разорвать каждого, в болота и долгие дни зимних стуж отправится он и те, что стоят на коленях. Их лишат быстрой и благостной в мученичестве смерти, их обрекают на выживание.
Вглядываясь в портрет «Вологодского гостя», замечаю табличку с пояснениями:
"Портрет Гаврила Мартыновича Фетиева (? – 1683) – единственное известное живописное изображение представителя русского купечества XVII века. Выдающийся представитель Вологодского купечества, известный огромными торговыми оборотами. Наиболее ранние сведения о нем относятся к 1646 году, когда он упомянут вместе с братьями в переписной книге отца. В конце текста приписка – портрет считается посмертным изображением купца".
Интересно, нет даты рождения. Читаю дальше:
«В храмовой книге от 1652 года Вологодского архиепископа Маркелла, купец Фетиев Гаврила Мартынович значится как вкладчик на построение новой деревянной церкви Владимирской Богоматери, в которой были похоронены его родители».
Первое упоминание о Фетиеве Гавриле Мартыновиче в 1646 году, если считать эту дату годом рождения, то в 1652 году ему было шесть лет отроду. Получается, что, будучи ребенком, он жертвует деньги на храм, в котором похоронены его родители. Не братья, с которыми Фетиев упоминается в переписной книге отца, а именно Фетиев Гаврила Мартынович жертвует деньги на храм.
Разгадка в названии портрета «Вологодский гость». Гостем он приехал на вологодскую землю и был принят семьей Фетиевых как сын. Усыновлен и записан Фетиевым Гаврилой Мартыновичем, как благодарный сын жертвует деньги на храм, в котором похоронены его родители.
Дальше в пояснительном тексте к портрету сообщается, что в 1660-е годы он входит в верхушку вологодского купечества. Фетиев в 1660-1661-е и 1670-е годы таможенный голова, а далее написано – до самой смерти был неграмотный.
– Неграмотный и вдруг таможенный голова?
Не умел писать по-русски или не мог научиться писать из-за отрубленной руки, но таможенный голова должен общаться с иностранцами, знать языки и, конечно же, уметь считать, то есть быть грамотным.
В 1660 году, учитывая дату первого упоминания о нем 1646 год,
