В мечтах о швейной машинке - Бьянка Питцорно

Послышался сдавленный стон маркиза. Эстер встревоженно взглянула на акушерку, которая, так же молча, одними жестами и движением губ, её успокоила: «Неправда! Это безумие какое-то! Не беспокойтесь, все хорошо».

– Вам придётся выбирать, – продолжал доктор. – И никто, кроме Вас, не имеет права сделать этот выбор. Я приму любое Ваше решение. Кому из них жить: Вашей жене или ребёнку?

– И это мне нужно принять решение? Именно мне? – голос дрожал: маркиз не мог поверить своим ушам.

– А кому же ещё?

Последовало долгое молчание.

Эстер c лёгкой улыбкой откинулась на подушки: в ответе мужа она не сомневалась. «Жизнь моя, сердце моё, разве я смогу жить без тебя?» – читалось у неё на лице.

Повитуха только хмурилась. А доктор настаивал:

– Решайтесь, маркиз! Я не приближусь к постели Вашей жены, пока Вы не скажете мне, что делать. Повторяю: мать или ребёнок?

– Сколько у меня времени на обдумывание? – в этом ответе слышалась смертельная мука. Наверху, в спальне, улыбка маркизы слегка поблекла, но тотчас же расцвела снова.

– Три минуты, и ни единым мгновением больше, – сурово заявил доктор.

– Простите, но мне необходимо знать кое-что ещё. Моя жена в будущем сможет иметь детей?

– Боюсь, что нет. Мне придётся сделать несколько разрезов, чтобы извлечь плод, а подобные процедуры нарушают функции детородных органов.

Повисло молчание. Я не знала, прошли ли отведённые три минуты: мысль о саквояже доктора, о его инструментах, приводила меня в ужас. Мне казалось, что на лестнице уже слышны его шаги, шаги убийцы. Повитуха же решительно подошла к маркизе, обняла её под мышки и прошептала:

– Тужьтесь! Сейчас или никогда! Если войдёт доктор, мне придётся ему подчиниться!

Но Эстер ждала, спокойная и уверенная: «Жизнь моя, сердце моё, разве я смогу жить без тебя?»

Наконец маркиз откашлялся и нерешительно начал:

– Если ребёнок окажется мальчиком, у меня будет наследник. А если девочкой, я, будучи вдовцом, всегда смогу вступить в повторный брак и иметь других детей.

– Итак?

– Если же выберу жену, то наследника у меня не будет: ни сейчас, ведь мальчик в этом случае уже точно не родится, ни когда-либо ещё, потому что другого ребёнка она подарить мне не сможет...

– Хватит хождений вокруг да около, маркиз! Мне нужен точный ответ: кого мне спасать, мать или ребёнка?

Снова молчание. Маркиза побледнела так, что стала белее простыней, на которых лежала. При каждом слове мужа глаза её туманились тусклой пеленой недоверия.

– Ребёнка, – наконец ответил маркиз.

– Хорошо. Тогда я поднимаюсь, – сказал доктор. – Не желаете пойти со мной, поцеловать напоследок жену? Может статься, это будет ваше последнее свидание.

– Мне не достанет духу. Идите, а я тем временем отправлюсь кататься верхом. Вернусь к вечеру, как всё кончится.

Я услышала, как хлопнула дверь на террасу, его шаги, удаляющиеся в сторону конюшни, потом – как доктор взял свой саквояж и начал подниматься по лестнице.

Эстер издала дикий крик, но в гостиной не осталось никого, кто мог бы её услышать.

Вне себя от ярости, я громыхнула печной заслонкой и огляделась в поисках чего-нибудь тяжёлого, чем могла бы ударить доктора, едва он переступит порог. Повитуха, женщина более опытная и практичная, бросилась к двери и задвинула щеколду, а после тотчас же вернулась к постели роженицы. Но, вопреки моим опасениям, крик синьорины Эстер был вызван вовсе не ужасом перед скорым приходом доктора и не разочарованием от предательства мужа, а приступом внезапной и невыносимой боли, которая обожгла её лоно, словно удар кнута.

– Дышите глубже! Тужьтесь! – взывала повитуха.

Ручка двери повернулась. Я схватила стоявшую на комоде алебастровую лампу в форме лилии, стебель которой покоился на тяжёлом квадратном пьедестале чёрного мрамора.

– Что происходит? Немедленно впустите меня! – доктор снова дёрнул ручку, потом налёг изо всех сил. Мягкое дерево треснуло.

«Прежде чем он приблизится к моей синьорине, прежде чем прикоснётся к ней, я размозжу ему голову», – подумала я.

– Тужьтесь, маркиза, сильнее, – бормотала повитуха.

– Открывайте! Впустите меня! – вопил доктор, продолжая колотить в дверь. Наконец щеколда уступила, и когда в проёме показался саквояж, я вскинула лампу над головой.

– С ума сошла? Прочь с дороги, соплячка! Дай мне пройти!

Но я не отступала, готовая обрушить мраморный пьедестал ему на голову. Уверена, ещё минута – и на моей совести была бы загубленная душа, но в этот момент спальню огласил ликующий возглас повитухи:

– Чудесно! Вот и малыш! – и следом детский плач.

Я опустила лампу. Доктор смущённо замер у двери.