Девушки без имени - Серена Бурдик
На следующий день церковь была особенно невыносимой. Преподобный бубнил и бубнил, все вокруг казалось скучным и бесцветным: скамьи, молитвенники, лица, прически… После этого нам пришлось весь день провести с нашей древней бабушкой в ее доме в Грамерси-парке, глядя на сильно напудренное белое лицо и черный чепец. Бабушка была крохотной усохшей женщиной, которая пыталась компенсировать свой размер категоричностью и добродетельностью. В ее присутствии я всегда тушевалась и не могла придумать ни одной реплики. Я знала, что она считает меня глупой как пробка.
К счастью, сегодня она принялась строго расспрашивать Луэллу, а я молча наблюдала за ними, думая, что случится, если бабушка задумает улыбнуться — потрескается ли ее фарфоровая кожа, когда застывшие морщинки придут в движение?
В школе было не веселее, чем в церкви, а хореография стала для Луэллы пыткой. Я начинала понимать ее стремление уйти к цыганам: там кипела жизнь. Может быть, Марселла зачаровала нас, сделав нашу повседневную жизнь такой тусклой?
В пятницу мы сговаривались в ванной комнате, пока Луэлла втирала в ступни целебную мазь.
— Иванов трижды на меня накричал, потому что я положила в туфли слишком мало набивки, а также вздрагивала во время бурре. «Вы похожи на измученную рыбу! Улыбайтесь, Луэлла, улыбайтесь же!» — Луэлла передразнила его акцент и воздела руки, чуть не уронив баночку с мазью в умывальник. — Того, кто изобрел пуанты, следует застрелить.
Это был один из редких моментов, когда я не завидовала ее способности танцевать.
В субботу мы почти сумели ускользнуть, когда мама, захлопнув книгу, выглянула из гостиной:
— Слишком холодно для прогулок. Не покажете мне свои наброски с прошлой недели?
Луэлла быстро соврала, что мы отнесли рисунки преподавателю, а сегодня будем работать над стихами для школьного конкурса поэзии.
— Что же вы не взяли блокноты? — Мама приподняла идеально изогнутую бровь.
Я молча продемонстрировала тетрадь в кожаном переплете, куда записывала идеи для рассказов.
— А твой, Луэлла?
— А мы вместе пишем, — улыбнулась она.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила меня мама, прищурившись.
— Очень хорошо! — Вчера у меня был приступ, который я не сумела скрыть.
Луэлла притянула меня к себе:
— Я о ней позабочусь. Увижу малейший признак слабости — сразу отведу домой.
Мама нервно постучала пальцами по корешку книги и вздохнула.
— Свитеров недостаточно. Накрапывает. Если польет дождь, немедленно возвращайтесь, — велела она. — А сейчас наденьте пальто.
Так и сделав, мы поцеловали маму на прощание и не спеша пошли по дороге, чувствуя на себе ее взгляд. Но стоило нам завернуть за угол, как мы сразу понеслись вперед. Темные облака громоздились на горизонте, а вокруг нас плавал редкий туман.
Цыганский табор кипел от возбуждения. Дети готовились устроить какое-то представление, и все расселись на траве перед простынями, натянутыми между двумя фургонами в качестве занавеса.
Трей заметил нас, выскочил из фургона и проводил к расстеленному на траве ковру. Представляли «Ромео и Джульетту». Трей играл пылкого Ромео, а резвая, как эльф, девочка — Джульетту.
Ромео падал на колени в траву, Джульетта высовывалась из окошка фургона. Реплики актеров ветер уносил прочь, а реквизит и декорации зрители должны были представить сами. Дождь задержался ровно до той минуты, когда герои упали на землю замертво. Коврики и одеяла пришлось собирать, когда еще не утихли аплодисменты. Трей быстро поклонился и побежал в публику, схватил меня за руку и отвел в шатер, где, прикрыв плечи вязаной шалью, стояла Марселла.
Я понимала, что пора идти домой, но капли барабанили по натянутому холсту, как крошечные цимбалы. Получалось, что цыгане способны извлечь музыку из чего угодно.
Вынув из кармана оранжевый платок, Трей обвязал его вокруг головы и проговорил, хлопая ресницами:
— Позолоти ручку, всю правду расскажу.
— Ты всегда кривляешься? — рассмеялась я.
— Я не кривляюсь! Я преображаюсь в других. Погадать тебе?
— У меня нет с собой денег.
— Это ничего. За плохую судьбу люди все равно не платят.
— А она плохая?
— Не знаю. — Трей пожал плечами и, усевшись на красный круглый коврик, жестом предложил мне сесть рядом.
Я опустилась на колени.
— Не пугай ребенка! — велела Марселла.
Когда она вышла наружу, за ней мягко хлопнул полог.
Я обиделась на то, что меня назвали ребенком.
Трей сложил ладони и потер одну о другую.
— Сними перчатки.
— Для чего?
— Я буду читать по руке.
Я решительно сложила руки на коленях. Однажды учитель заставил меня снять перчатки и, взглянув на мои искалеченные руки, тут же брезгливо велел надеть их снова.
— А ты можешь читать по чему-нибудь другому?
Трей осторожно накрыл мою руку своей. Ладонь у него была теплая, как митенки.
— Разумеется. — Он улыбнулся, отполз к кровати и извлек из-под подушки колоду карт. — Перетасуй, а то не сработает.
Карты были новые, блестящие, с английской розой на рубашке. На лицевой стороне красовались луны, солнца, короли, дамы и чудовища. Я принялась тасовать карты, и они показались мне большими и неудобными, совсем не похожими на игральные, какие лежали у нас дома.
— Я думала, гадают только женщины, — поддразнила я Трея, пытаясь скрыть свою неловкость. — А где твой хрустальный шар и золотые серьги? Ты совсем не подготовился.
Он свел брови, ухмыльнулся и положил руки на колени. Ветер приподнял край шатра, и внутрь пробрался холодный влажный воздух. Я поежилась и положила колоду между нами.
Трей разложил карты по кругу.
— Выбери пять, но не переворачивай.
Я выбирала очень долго, занося руку над картой, почти касаясь ее, а потом резко выбирая другую, как
