Михаил Садовский - Под часами
- Тихо, тихо, тихо... -- она приложила мизинчик к его губам, когда солнце разбудило их, и совесть начала мучить его, - Я ничья не собст-венность и никому ничего не обещала. Тссс! -- Татьяна опять остановила его, - И дружба тут ни при чем... тссс...
- Да я... -- начал было он.
- Не надо! -- Прервала она. -- Ситуация банальная, сто тысяч мил-лионов раз прожитая до нас, и нечего по этому поводу терзаться. Я ни-чья не собственность... посмотри лучше на этого старого Лиса... ах, до чего же ему не хватает проделок Братца Кролика, ну, посмотри, он просто чахнет без них...
- Ты удивительная женщина!
- Я? Да. Удивительно еще и то, что я жива...
- Почему?
- Почему жива или почему удивительно?
- И то, и то...
- Первое, потому что я... впрочем, не стоит сегодня -- это потом, а второе, потому что... и это потом...
- Я хочу тебя познакомить со своей мамой, сказал Автор.
- Зачем? -- Грубо удивилась Татьяна. Вот уж совсем никчему -- ты что, мне смотрины что-ли, как невесте, устраиваешь, или всегда с ма-мой советуешься, - она явно была раздражена и уже откровенно ехид-ничала.
- Всегда. -- Просто ответил он, и Таня почему-то против своей при-вычки замолчала.
Они позавтракали поздно, за ручку, как в детском саду, вышли на улицу и молча пошли к электричке. Может быть, это молчание было объемнее и вразумительнее всех объяснений в эти минуты. Он не ду-мал, что и как надо делать, - все получалось само собой -- чего давно не было. Очень давно. Она шла за ним с таким легким сердцем и так беззаботно, что чувствовала совершенно то же самое: такого давно не было. Не надо было самой решать что-то, преодолевать себя, чтобы сделать что-то, можно было просто идти за человеком, которому пол-ностью доверяешь, и даже не думать, почему так получилось, что она, прошедшая огонь и воды, так легко доверилась первому встречному, поддавшись какому-то мимолетному чувству или инстинкту.
В одном она точно не ошиблась. Она даже не думала об этом, а просто чувствовала: такого любовника у нее никогда не было, столько нежности, жадной ненасытности и деликатности в одном человеке!?. Она не спросила, куда они едут, и не поинтересовалась, почему они идут в дом с пустыми руками. Она ничего не говорила, ничего не спра-шивала, и в знак полного отупелого согласия время от времени терлась щекой о его плечо и плотнее прижимала к себе его локоть и в электричке, и потом в автобусе, который крутил и ка-чал их по разбитым окраинным улицам.
Когда они вышли, она оглянулась вокруг, удивилась полному от-сутствию домов, но опять ничего не спросила и не отпустила его руку. Они шли по тропинке через пустырь мимо торчащих из земли прутьев строительной арматуры, каких-то огромных брошенных бетонных колец и полу-разломанных плит перекрытий, старых проржавленных бочек, почер-невших от времени досок, вросших в землю, сквозь деревья брошенных садов, обозначавших границы дворов некогда существовавшей здесь деревни. Наконец, они перепрыгнули, так и не отпуская руки, через не-широкую канаву и оказались на дороге с остат-ками асфальта, положенного здесь лет тридцать назад, прямо перед воротами, в створе которых, перегораживая проход и проезд, валялись огромные лохматые и равнодушные собаки. Он, не выбирая, взял букет из ведра, на ходу протянул деньги, и они вошли в ворота...
Татьяна и тут не удивилась. Они прешагнули псов, свернули с главной аллеи и через двести метров свернули еще раз на узкую тро-пинку. Теперь надо было идти боком. Но они снова не отпустили рук. Перед невысокой свежевыкрашенной
оградой он остановился, стянул с головы берет и передал спутнице букет. Татьяна, наконец, отпустила его локоть, внимательно осмотрела цветы, поправила, открыла калитку, помедлила входить и стала рассматривать фотографию. Ей показалось, что она давно знает это лицо. "Почему, почему? -Думала она, - по-чему?.. А!.. Он удивительно похож на мать! " Она наклонилась, положила цветы, перекрестилась и снова поклонилась в пояс.
- Мама, познакомься! -- Он долго молчал. -- Извини, что долго не приходил. Мне надо столько тебе сказать. -- Он ничуть не стеснялся чу-жого присутствия и говорил легко и неспеша. -- Это Таня... познакомься, пожалуйста... -- он снова замолчал надолго, а потом закончил фразу, - моя жена... -- и повернул голову. Таня внимательно смотрела в его глаза и ничего не отвечала... -- Знаешь, мама, я, кажется, напал на его стихи... такие совпадения бывают только раз в сто лет... я приду к тебе потом, в другой раз... может быть, это и есть та пьеса, которую ищет... -- но имя он не произнес, пресекся... взял Таню за локоть, и они пошли к выходу.
Тут он отпустил ее руку и двинулся назад, бросив на ходу, "Я сейчас". Таня осталась стоять, как шла: лицом к выходу. Она слышала скрип гравия под его подошвами, потом скрип калитки и тихий голос:
- Ты знала, что я приду сегодня?! Но мама... да, да, ты мне говорила это много раз, что за три дня по глазам определяла, когда я заболевал -- ни один врач и прибор не были способны на такое... но се-годня, мама... я, конечно, не спорю. -- Пауза тянулась довольно долго. -- Я сам не знал, что так будет. Прости, мама. Эта мысль... нет, нечто такое внедрилось в меня, и я не мог сопротивляться! Ну, ты же пониа-ешь?! Это, это, как возникшее стихотворение! Оно же падает на тебя откуда-то, и все! Ты же это знаешь! От него ни избавиться, ни сопротив-ляться его появлению... нет. Ты не права, мама... без боли ведь ничего не рождается!..
И вдруг Татьяна вздрогнула. Она явно услышала женский голос и невольно обернулась на него. Он стоял, опершись двумя руками на чер-ную ограду, и, казалось, стремился туда в глубину холмика, или его не-вольно тянуло, а он не в силах был раздвинуть дерн и серую плотную по-верхность...
- Ты не прав, сын мой. Ты не прав. Ты еще не знаешь настоя-щей боли. Ты еще не рожал -- это все были потуги. А когда придет на-стоящее, главное -тебя свалит с ног, свет потемнеет и исчезнет, и ко-гда ты очнешься -- все уже свершится, будто помимо твоей воли. Вот это будет та великая боль, которая спасает тебя от смерти и дает жизнь новому, потому что сознательно прожить ее невозможно. Иди... ты ведь не один. Иди...
x x x
"Что это было? " С этим вопросм Таня прожила несколько сле-дующих дней и не могла ответить на него. "Господи, - молилась она в душе, - за что ты так караешь меня. Я обыкновенная женщина. Дал бы ты мне обыкновенную жизнь! Но ты испытал меня уже к десяти годам всеми болями, унижениями и потерями, которые есть на свете, а, если я выдержала, почему ты не награждаешь меня за эти жертвы? Или для этого надо быть рядом с тобой, поближе, предстать пред очи твои? Дай мне мужика на ночь, дом на день и детей на всю жизнь! Почему я опять в западне, из которой мне, чувствую, теперь никогда не выбраться!.. " У нее было много мужчин в жизни. Многим льстило, что они с та-кой талантливой, красивой, известной женщиной. Часто это оказыва-лось случайно. Некоторые добивались ее месяцами... годами... она ни-когда не задумывалась, "что потом"? Жизнь доказала ей, что часто "потом" вообще не бывает. Отсутствует. То, что происходило с ней сейчас, было впервые... "наверное, не даром в иоговской иерархии, поэты на самой вершине пирамиды в оди-ночестве. Очевидно, у них свое поле существования... и если художник видит мир и себя в нем, то у них все наоборот: они видят весь мир в себе?!?.. " И она утонула в нем, в этом мире, в его непознанной нежности и ненасытности, вечном сладком беспокойстве и тяге к нему. Она изменилась в лице, у нее стала другая походка, движения, и что самое удивительное -- она это чувствовала, понимала и знала, что ничего для этого не предприняла. Так пришла другая жизнь, в которой она оказалась не одна, и теперь в отместку за все предыдущее неопознанный червячок беспрерывно стал точить ее -- надолго ли и как бы не потерять. Она знала, нет, ощущала, что окончание этого всего, она не хотела называть это счастьем, будет означать ее конец. Ее деревенская хваткая натура с обостренным чувством опасности и самой жизни говорила это помимо ее воли, в ушах звучало материнское: "Танька, держись! "
Надежда Петровна
Надежда Петровна оказалась блондинкой, если и крашенной, то очень "квалифицированно", лет... неизвестно, сколько ей было лет: пух-ленькая, вкусненькая, с коком на голове (как у главной начальницы - госпожи министерши, ведавшей культурой). Ямочки на щеках заманчиво плясали в зависимости от широты улыбки, и глаза были всегда голубыми: и в радости и в гневе, и никогда не выдавали душу -- они не были "зерка-лом души". Грудь она поправляла незаметным движение плеч -- приво-дила ее в равновесие. Мужчин любила и презирала одновременно за то самое, что они мужчины, и без них никак не обойтись. До цинизма она не доросла, а прагматичной стала еще в школе, как только "вступила в ряды" и поняла, что по жизни стоит продвигаться самым быстрым и вер-ным путем -- "по общественной линии". Ей это удавалось -- и чем дальше и выше -- тем безошибочней и скорее. И объяснить это было просто: она прошла самые первые многолюдные туры и теперь, приобретя номенк-латурный статут, в принципе могла не волноваться за дальнейшую карь-еру. Она была "нужным кадром", а уж как направить взгляд человека, от которого "зависит", на себя, она знала отлично. Муж сначала играл, потом тренировал, теперь руководил, дочка ходила в спецшколу, и жизнь налаженно, сыто и без особых отрыжек ползла, "как у всех". В тот момент, когда Татьяна так неожиданно захлопнула дверь перед носом Пал Силыча, и он, побесившись немного и обидевшись на Автора, отошел в сторону, поняв, что ничего не изменишь, и обделав обоих любовников фразой, брошенной в лицо: "Отчего не поделиться с другом", возникла неожиданно Наденька Петровна. Татьяна на проша-нье сказала ему свое излюбленное, что он не знает, где рампа, а они все не актеры, и жизнь не пьеса, а потому, по-русски говоря, пошел бы он на... Он так и сделал, переметнувшись на Наденьку, потосковав три дня, и подумав: "Одни Наденьки -- надежды. Зачем мне столько? Надежд... " Собственно говоря, все само собой получилось -- вызвали в Управление по поводу подготовки к юбилею Победы -- теперь гуманно предупреждали: зачем? Чтобы творцы не глотали зря валидол по ночам. Он оказался в кабинете Надежды Петровны. Она была любезна, слад-ковата, внимательна к его планам и переживаниям и, конечно, не на-стаивая, выразила уверенность, что он непременно подберет материал, отражающий великую борьбу, Победу... тем более, что она знает о его отце, тоже человеке театра, погибшем на фронте. И он, вздохнув, поде-лился с ней заботой -- не может найти пьесу... никак... хотя давно уже стал думать об этом празднике и готовиться к нему... и, мол, есть один автор, очень талантливый, - вот если бы его уговорить. Так замкнулся круг. Павел Васильевич сказал это от чистого сердца, а больше по при-вычке друзей тащить друг друга. Сказал, проглотив навсегда обиду, и решив, что ему надо выбить из Автора пьесу -- всем хорошо: ему зва-ние, Автору -- слава, Татьяне -- заработок, театру премия на всех и т. д. может, хорошие гастроли и перспективы, перспективы...
